Читать книгу - "Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин"

СУТКИ ВТОРЫЕ

МАСКИ И ЛЮДИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ — О ЖЕНСКИХ ПРИВЫЧКАХ,

ПРИВЯЗАННОСТЯХ И ДЕЛОВЫХ ОТНОШЕНИЯХ

У m-me Эрнестины Мопа, — которую добрые друзья называли m-me Колибри за ее необычайно маленький рост и тоненький птичий голосок, — собиралось весьма смешанное, разнохарактерное общество. Это был типичный салон последней послевоенной формации.

Эрнестина овдовела два года назад. Ее муж, крупный интендант — патриот и социалист, до войны писавший ехидные статейки в оппозиционной газетке под именем «Чиновник военного министерства» и разоблачавший в них «высоких лиц, растрачивающих народное достояние», во время войны удачно округлил свой капиталец на закупке противогазов — явно недоброкачественных, поставляемых Ванбиккером. Мопа склонен был в этом усматривать некоторую долю пацифизма, — умер он, во всяком случае, не от угрызений совести, а от грудной жабы, будучи в отставке — уважаемым владельцем банкирской конторы. Шел темный слух о каких-то дутых акциях, выпущенных конторой Мо-па, говорили о крупной игре на понижение франка, — Мопа поехал к господину министру финансов, возмущенно передал ему эти слухи, сделал подробный доклад и потребовал назначить комиссию для ревизии его конторы. Комиссию назначили, она в подробностях ознакомилась с делами и напечатала официальный отчет в «Финансовом бюллетене»: все операции банкирской конторы Рауля Мопа объявлялись вне подозрений.

Патриот и социалист мог спокойно отойти в иной мир — с грудной жабой и чистой совестью.

М-те Колибри залилась слезами, но не изменила раз заведенного порядка. М-г Бернар, храбрый офицер с резким, пронзительным лицом того типа, который после победы символизирует «добрых французов», правая рука покойного Мопа — занял его место в банкирской конторе и на пышной супружеской кровати под парчовым балдахином, где маленькую Эрнестину едва можно было найти.

В остальном m-me Колибри оставила за собой полную самостоятельность. Ее смело можно было назвать маленькой женщиной с большим характером. М-г Бернар почувствовал это тотчас же и покорился, несмотря на свои усы и военную доблесть.

У себя в салоне m-me Мопа царила самодержавно.

В память о муже она продолжала благоволить к социалистам. В память о бывшем своем владельце — банкирская контора продолжала его операции…

Понижение курса… но m-me Колибри плохо разбиралась в этих делах…

К тому же, у нее были и свои соображения.

— Кайенский перец, нисколько не лишая блюда его питательности, придает ему остроту и возбуждает аппетит, — говорила она.

Эту остроту она умела вносить во все. Друзья ее мужа — биржевики, коммерсанты, торговцы воздухом — весь этот почтенный мир дельцов, краса и гордость победоносной Франции — находили в ее уютном особняке на улице Марбефф тот щекочущий обоняние и нервы душок, который был им так необходим, чтобы чувствовать себя носителями утонченной культуры. Этот душок вносили с собой молодые депутаты, адвокаты, художники, бойкие журналисты, блестящая «оппозиция его величества», «друзья народа», социалисты-патриоты. Здесь, в общем фокстроте, они позволяли себе забыть, что они политические противники.

Салон m-me Мопа нельзя было назвать светским салоном былых времен. Хозяйка и сама не хотела этого.

— У меня веселятся, — говорила она с наивным видом, поводя своим остреньким птичьим носиком. — Нет, я далеко не пуританка. В буржуазных салонах я чувствую себя скверно. Мы не интересуемся ни родословной, ни формулярным списком. Мы идем в ногу с веком — мы демократичны.

Последний сезон у нее царил де Бизар, — этот кумир танцующего Парижа. Ее нисколько не шокировало, что он берет деньги за свои танцы.

Однажды он танцевал у нее фокстрот, который был объявлен как фокстрот «молодоженов». Де Бизар и его партнерша попросту танцевали в ночных рубашках тончайшего шелка. И только. Танец произвел фурор. На этот раз хозяйка не пожалела кайенского перца. Из демократических побуждений, m-me Колибри первой ввела в моду вечера «тонущего корабля». Они устраивались раз в месяц. На них дамы приезжали в масках. Это давало возможность кавалерам приглашать на вечер своих любовниц или актрисочек из мюзик-холлов, модисточек из дансингов, всех тех милых созданий, с которыми они не решились бы появиться в салоне, но с которыми можно было повеселиться вовсю, раз они были в масках.

Каждый попавший на такой вечер должен был забыть о завтрашнем дне. В его распоряжении оставалась только одна ночь. Через несколько часов — корабль погибнет.

— У вас все для счастья — музыка, вино, любовь, — сумейте же этим воспользоваться, — объясняла неофитам[12] маленькая Эрнестина, сжавшись в комочек на своем диване, — человек перед смертью свободен от всех оков предрассудка.

С ней соглашались тотчас же.

Война научила многому.

Друзья m-me Мопа далеки были от предрассудков.

— Это смело, но пикантно, — говорили почтенные биржевики, не узнавая под масками жен, приехавших со своими любовниками, и радуясь случаю развлечься вовсю, нисколько себя не компрометируя.

— M-me Колибри эксцентрична, но за этой эксцентричностью чувствуется несомненный здоровый демократизм, — вторили биржевикам веселые социалисты.

Они все тонули с большой приятностью.

В ночь с 8 на 9 ноября назначено было очередное потопление. На этот раз капитаном корабля должен был быть Лагиш — смелый завоеватель премьерского портфеля, Наполеон наших дней, произведший бескровную революцию.

M-me Мопа могла гордиться. Это она придала особый блеск молодому адвокату, окружила его дразнящей любопытство таинственностью и эксцентричностью своего салона, придала его свободомыслию некоторый налет пикантной дерзновенности, так обаятельно действующей на улицу. Даже «Фигаро», так много внимания уделявший на своих страницах светской жизни, при всей своей консервативности называл Лагиша «наш блестящий Лагиш, друг самой эксцентричной и обворожительной женщины Парижа — m-me Мопа».

Отныне и враги должны были признать, что на корабле, умело и хитро водимом маленькой женщиной, не только умеют весело тонуть, но часто находят способ победоносно выплыть к берегам славы.

По мысли ш-ше Колибри, сегодняшний вечер должен был перенести его участников в сказочный мир цветущего Карфагена, каким его изобразил Флобер. Сама она олицетворяла божественную дочь — Саламбо.

Она заказала изумительный костюм, точь-в-точь