Читать книгу - "Затерянный в сорок первом - Вадим Мельнюшкин"

– Ладно, может, завтра чего и высмотрит – Калиничев обещал.

Зал был какой-то странный. Белый-белый, но в то же время не светлый, а непонятно мрачный. Вокруг все дышало какой-то опасностью, что ли. Нет, скорее предчувствием опасности, или даже не так. Вот – это было преддверие опасности, не чувство, что может что-то неприятное случиться, а знание, что это неприятное и опасное Нечто уже за порогом и обязательно придет. Вдоль стен стояли белые ели. Опять же не покрытые снегом, инеем или грязновато-белой ватой, их олицетворяющей, – они были белыми целиком: хвоя, ветви, стволы… И белыми они были не только снаружи, но и изнутри. Откуда я это знаю? Ниоткуда, просто уверен, что если сломать ветку, спилить ствол или разгрызть хвоинку, то внутри они окажутся такими же ослепительно-белыми, как и снаружи.

Пол был зеркальным, но не скользким. Он будто подернулся изморозью, которая, пробившись снизу, застыла тончайшим прозрачнейшим слоем, будто навек заморозившим эту зеркальность. А еще вокруг было холодно. Отстраненно холодно. Сам я этого холода не чувствовал, выдыхаемый воздух не застывал моментально, как в сказках, хотел даже плюнуть, чтобы проверить – не замерзнет ли на лету, да постеснялся, но шестым чувством ощущал, что кругом стоит ужасная стужа. Задрав голову, увидел северное сияние – никогда не видел такого раньше, но судя по картинкам, это было именно оно. Вообще-то на картинах и фотографиях полярное сияние видно как бы сбоку, а это висело прямо надо мной. Оно состояло не из полотнищ, как я раньше считал, а было сплошное, только яркие сполохи прокатывались в будто бы промороженном и заледенелом воздухе.

Решил осмотреть себя. Хм, оригинальненько. Черные смокинг, брюки, туфли, бабочка… Задрал брючину, затем скосил глаза, оттянув борт пиджака – черные носки еще ладно, но антрацитовая в искру рубашка, это, по-моему, перебор, прямо ворон какой-то. Ага, вьющийся.

Дзынь-нь-нь! Ого, только сейчас понял, что вокруг стояла оглушительная тишина, теперь нарушенная звуком разорванной струны. Звук шел сзади. Обернувшись, увидел белоснежную арку в матово-зеркальной стене. А из арки все отчетливее раздавались шелест и щелчки с тихим позвякиванием, будто кто-то равномерно, но неглубоко вбивал в лед тонкий шип ледоруба.

Ее фигура оказалась в арке как-то неожиданно: вот только что было пусто, только нарастающий приближающийся звук, тихий, но оглушающий одновременно – и вот она уже входит в зал. Оделась она явно в противофазу мне, то есть во все белое. Снежно-блестящее длинное, без лишних элементов, облегающее, только немного расклешенное ниже колен платье, обрамленное понизу широким шелестящим воланом, прикрывающим открытые хрустальные туфли на высоченном тонком серебряном каблуке. Вот чем она так цокала! Короткие рукава почти не дают увидеть кожу рук, так – только совсем тонкую полоску, потому что остальное скрывают длинные атласные перчатки. Не хватает только длинного мундштука со слабо дымящейся сигаретой, но она не курит, да и терпеть не может, когда при ней это делают другие, – я знаю! Странно, при ее профессии, все, что сокращает срок жизни человека, должно было бы приветствоваться, но такой у нее легкий бзик. В придачу к массе более тяжелых.

Явным контрастом выделяется черное каре волос с косой челкой. Сегодня волосы выглядят нормально, хотя лака она, наверное, извела немало. А вот косметики самый минимум, даже помада какого-то телесно-розоватого оттенка. Пока она идет, а я решил не двигаться – хоть это слегка некультурно, на мой взгляд, но сломает всю выстроенную ею мизансцену. Да, в этот раз она выглядит почти как человек, даже эта походка хищницы, которая, став чуть более свободной, начнет выглядеть вульгарно, очеловечивает ее. Если бы не желтый взгляд рассеченных вертикальным зрачком глаз – просто светская львица на собственном приеме. Еще портит этот образ отсутствие ювелирных украшений. Странно, второй раз подряд вижу ее без ювелирки, а ведь она это дело если не обожает, то, по крайней мере, не обходит вниманием.

Сейчас она опять, как и в прошлый раз, застывает в полушаге.

– Здравствуй!

Не отвечая, она кладет руки на мои плечи, огромные каблуки компенсируют нашу разницу в росте, и совсем слегка касается губами моей щеки. Вот тут стужа наконец пробирает до самой глубины внутренностей, даже сердце пропускает удар. Вот оно – чувство близости смерти.

– А можно без твоих шуточек, Мара?

Она заразительно смеется. Наверно, так умеют смеяться только молодые девушки или даже девочки-подростки, не встречавшиеся пока с болью жизни.

– Зачем звала?

Она опять по-детски надувает губы, но взгляд уже холодный.

– А если соскучилась? Может, мне внимания не хватает.

– Знаешь, привлекать твое внимание это как-то…

– Знаю. Не любите вы меня, не цените, не уважаете… Только боитесь. Это я не о тебе…

Она замолчала, вглядываясь мне в глаза.

– Ладно, проехали. Ты не ответил на мое прошлое предложение, а я так давно не танцевала. Я танцевать хочу, бука!

– Ты же знаешь, как я танцую, а ты опять будешь пытаться вести.

– Это отказ?

– Ни в коей мере! Что я, себе враг?

– То-то же! Полонез, танго, твист?

– Не умею.

– Знаю. Тогда как всегда? Белый танец – дамы приглашают кавалеров!

Зал наполнился вступительными тактами вальса. Какого? В музыке я все же профан и Шуберта от Шумана не отличу. Мара положила руку мне на плечо, я приобнял ее за талию… Первое, еще слегка скованное движение ног, и вот уже двигаюсь в нужном темпе. Вальс – это единственный танец, который с горем пополам я освоил на «троечку».

– Почему Хель, ты же их не любишь? – я киваю на промороженные ели.

– Еще меньше я люблю шеол. Только люди, живущие в Синайской пустыне, могут представить себе преисподнюю, как раскаленную сковородку. Жуткий холод норманнов, конечно, тоже мне не сильно близок, это не родная Навь, но сегодня Хель как-то лучше передает сложившиеся обстоятельства.

Очередной оборот, вдруг замечаю, что что-то изменилось. Под белыми, промороженными насквозь елями мелькнуло что-то темное. Еще один оборот, и я встречаюсь глазами с человеком. Он одет в серую шинель, почти на самые глаза надвинута характерная немецкая каска, кожа лица пепельно-серая, но глаза живые, только подернутые пленкой, но в глубине их видна мука. Вот еще один, сжимающий в окоченевших руках «маузер» с расколотым прикладом. Следующим был офицер в фуражке с зажатым в ладони тридцать восьмым «вальтером». А вот это не так – боец был одет в белый маскхалат, а в руках у него была «светка».

– Это неправильно, – я сбился с темпа и чуть не наступил Маране на ногу. – Ему здесь не место!

– Знаю, его место в Светлой Нави, как и любому защищающему свою Родину, но старые грехи сюда потянули.