Читать книгу - "Карта неба - Феликс Х. Пальма"

Насколько он понял из долетавших до его смятенного сознания слов, работа, которую им надлежало выполнять сегодня, была той же самой, что вчера: менять жидкость в аквариумах. Подстегиваемые окриками марсиан, узники унылой вереницей двинулись в сторону склада, где хранились бочки. Казалось, они шагают под водой, настолько замедленными были их движения. Так же раздражающе медленно тянулось и время. Чарльз работал как автомат в течение всего дня, показавшегося ему нескончаемым. Он был настолько обессилен, потрясен и подавлен, что ему не раз казалось, будто он видит себя со стороны, а в какой-то момент на него напал такой кашель, что глаза у него затуманились, и он подумал, что сейчас потеряет сознание и грохнется наземь. Когда приступ прошел, он заметил на земле, возле своих ног, лужицу зеленоватой крови, в которой плавали еще два зуба.

Один из охранников приказал ему продолжать работу и при этом резко толкнул, так что он чуть не упал. Упершись в свою бочку, Чарльз покатил ее по туннелю, однако после приступа кашля сделался таким слабым и в то же время возбужденным, что его начали одолевать бессвязные мысли, проблески воспоминаний, обрывки снов, абсурдные образы, проносившиеся в его воспаленном мозгу, как это часто бывает в полусне. По прихоти его подсознания один из них перенес его на Всемирную выставку в Чикаго, на которой он побывал семь лет тому назад. Там решился исход так называемой «войны токов» — борьбы за первенство в сфере электроэнергии между эдисоновской «Дженерал электрик», отстаивавшей преимущества постоянного тока, и «Вестингауз электрик», чей основатель ратовал за переменный ток, который впервые применил Никола Тесла. «Вестингауз» представила в два раза меньшую смету расходов по освещению выставки, чем «Дженерал электрик»: в итоге Тесла получил наконец свой главный шанс, и тысячи посетителей, а среди них и зачарованный юный Чарльз, смогли восхититься генераторами, динамо-машинами и двигателями переменного тока, которые в будущем должны были осветить весь мир, навсегда победив царство тьмы.

Электричество, подумал Чарльз, остановившись у аквариумов, это одно из величайших достижений науки, призванных превратить человека в абсолютного владыку Вселенной… Он с грустью посмотрел на провода, начинавшиеся между бедер у несчастных женщин и уходившие к потолку, и прикинул, что они, похоже, находятся под тем, другим, залом, где располагаются аквариумы младенцев. Не подключены ли женщины к своим детям, составляя с ними некую безумную электрическую цепь, передающую заряженные энергией частицы от одного полюса к другому, как в бредовой человеческой динамо-машине? Вот что, стало быть, создали марсиане — огромную человеческую батарею, используя предполагаемую энергию, которую мать и дитя передавали друг другу, энергию их мозга, древней связи, обусловленной материнством, чтобы привести в действие свои машины? Чарльз почувствовал, как к его горлу подступают рыдания, когда понял, что все, что ему привиделось в бреду, может оказаться правдой, и эти паразиты покушаются на саму природу человека. Марсиане заставляли их женщин зачать и родить ребенка, чтобы потом погрузить обоих в зеленоватую жидкость, обрекая на вечную передачу потока частиц, которые, возможно, заражали мир ядом нечеловеческой ненависти. Он молча плакал, двигая рычагами, с помощью которых опорожнял баки и одновременно опустошался сам. Он тихо плакал, не имея больше сил на ярость, не испытывая уже ни страданий, ни страха. Плакал, не зная даже, что слезы, бежавшие по его щекам, были зеленого цвета.

И вдруг в одном из углов аквариума он увидел ее. Охранники в это время отвлеклись, и он смог подойти и рассмотреть женщину вблизи, отделенный от нее лишь на толщину этой прозрачной стенки, о которую сейчас бешено билось его сердце. Это была несомненно она. Он узнал ее, несмотря на то, что длинные черные волосы плавали вокруг лица, словно предвестники мрака. Он смотрел на изящный профиль камеи и вспоминал недовольную гримаску, частенько украшавшую ее лицо при жизни, это строптивое выражение, когда она морщила нос и надувала губки, эту немного угрюмую мину, заставившую его почувствовать неистовый порыв желания, когда он впервые ее увидел: Люси представила ему свою подругу во время второй экспедиции в будущее, как раз перед тем, как они, возбужденные и радостные как дети, поднялись в «Хронотилус», чтобы присутствовать при триумфе капитана Шеклтона. И он вспомнил, какой он видел ее в последний раз в подвале: одетая в изысканное платье из зеленого шелка и еще не ведающая, что такого же цвета будет ее саван, она, встав на цыпочки, обнимала за шею своего мужа и шептала ему на ухо слова прощания, которые должны были остаться с ними навсегда, — последние слова, которые они сказали друг другу… И вот теперь она оказалась здесь, связанная с ребенком, которого зародил в ней незнакомый мужчина. Неизвестно было, сохраняет ли она в этой своеобразной спячке хотя бы остатки сознания, знает ли, где находится, думает ли о ребенке, которого не может обнять, или, возможно, о капитане, надеясь когда-нибудь вновь с ним увидеться. Ему было известно лишь то, что марсиане превратили ее в прекрасную наяду, чьи вечные муки приводили в действие машину. Было очевидно, что на этой стадии смерть могла означать для нее только освобождение.

Вечером, вернувшись в свою камеру, Чарльз понял, что не выдержит еще одного дня в недрах пирамиды. Поэтому он заставил себя взять в руку перо, хотя все последующие страницы оказывались усеянными каплями крови, которые чуть поблескивали зеленым и превращали торопливо написанные им слова в грязные неразборчивые пятна. Он сомневался, что тот, кто найдет дневник, сумеет хоть что-нибудь понять из его последних страниц, однако все равно продолжал писать, стараясь отвлечься от вопроса, терзавшего его всякий раз, как он делал перерыв, погружаясь в воспоминания: сказать или нет? Сказать отважному капитану Шеклтону, что он нашел его Клер?

ДНЕВНИК ЧАРЛЬЗА УИНСЛОУ

17 февраля 1900 года.

В течение долгих минут марсиане, возглавляемые стариком в брыжах, вели нас по бесчисленным галереям, пока мы не вышли к своего рода перекрестку, где сходилось несколько коридоров. Сбоку от него виднелась закрытая дверь, и священник направился к ней, не переставая любезно улыбаться нам. Он открыл дверь и пригласил нас внутрь. Мы вошли в просторную комнату, обставленную так, как на нашей планете обставляется кабинет: в ее центре, устланном мягким ковром, возвышался массивный письменный стол, заваленный папками и книгами, среди которых поблескивал острый нож для разрезания бумаг, лежавший рядом с глобусом на золоченом пьедестале и небольшой лампой; стены были увешаны картами земных материков, а в разных местах комнаты стояли кресла в стиле короля Якова, всякие столики и шкафы, набитые бумагами.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — вежливо попросил наш проводник. — Он сейчас придет.

После этих слов старик с почтением посмотрел на писателя.

— Рад познакомиться с вами, мистер Уэллс, пусть даже при таких обстоятельствах, — произнес он благовоспитанным тоном. — Я большой почитатель вашего творчества.

Это признание поразило нас почти так же, как писателя, который, тем не менее, тут же оправился от неожиданности и со всей холодностью, на какую только был способен, заметил: