Читать книгу - "Иерусалим правит - Майкл Муркок"

И все же этот миг блаженства навеки сохранит свое очарование.

Меня любили многие женщины. И со множеством женщин я занимался любовью. Но только три женщины стали для меня по-настоящему родными, вошли в мою плоть и кровь. Они всегда в моем сердце. Первая — Эсме, невинная, изумительная Эсме, моя милая сестра, моя маленькая девочка; вторая — миссис Корнелиус, которую я любил за ее здравомыслие и умение наслаждаться обычной жизнью; третья — Рози фон Бек.

Свет проникал сквозь щели в вагон для перевозки скота и рисовал черно-белые полосы на стенах, провонявших дезинфекцией. Я не единственный оставшийся в живых человек, который до сих пор при запахе дезинфицирующих средств начинает бояться смерти.

Другие вздрагивают при гуле самолета или хлопке автомобильного глушителя. А я — чувствуя, как пахнет в общественном туалете в пять утра. Полосы преследовали меня. Они проникали даже в корзину, сквозь веревки и опоры, оставляя линии на желтой ткани и обрисовывая звезды Сиона на мавританских коврах, которые Рози свалила внутри; сеть предзнаменований, как мне порою казалось. Иногда в дни бесконечно долгого дрейфа я читал Рози истории о Секстоне Блейке. Из них я многое узнал о ближневосточной политике и об английской семейной жизни. Они познакомили меня с проблемами империи и вызвали уважение к тем гражданам, которые взяли на себя бремя моральных трудностей. То были новые рыцари Круглого стола, несшие просвещение и христианскую этику в темные уголки мира. У Рози также нашлись старые итальянские киножурналы, в одном из которых я увидел нас с Глорией Корниш в «Асе среди асов»; в том же самом выпуске обнаружилась реклама «Пропавшего ковбоя», но, конечно, упоминание об этих фильмах было тогда не в моих интересах. Иногда я откладывал «Случай с румынским посланником» и просто следил за образами, которое создавало солнце в сетке линий и переплетений корзины. Иногда мы говорили о значении этих образов. Моя спутница настояла, чтобы я познакомил ее с более сомнительными удовольствиями гашиша и морфия. К счастью, ей не слишком понравился морфий; но она иногда не отказывала себе в гашише, обычно употребляя его с табаком после еды. Как это было удивительно — паря в небе над пустыней, прислониться к медному ограждению борта гондолы и смотреть, как нежная, почти обнаженная прекрасная женщина готовит восхитительную албанскую закуску под стук двигателя, не думая ни о каких опасностях. Я никогда не встречал подобных женщин. Ни Эсме, ни миссис Корнелиус не относились к удобствам с таким равнодушием. Я и теперь могу ощутить запах пустыни, если закрою глаза. Этот запах ни с чем нельзя сравнить — почти сладостный, почти живой. Жар африканского зверя, терпеливого монстра. Я могу почувствовать запах ее душистого пота, аромат розы, аромат ее промежности и аромат чеснока у нее изо рта, и я могу почувствовать аромат собственной спокойной мужественности. Ко мне вернулись прежние навыки, и теперь они соединились с новыми, более утонченными познаниями. Я обращался с ней, как музыкант обращается со своим инструментом, когда старается раскрыть его красоту и чувственный потенциал. Теперь я снова стал тем, кем был всегда; меня просто заставили об этом ненадолго забыть в Би’р Тефави. «Асом» Питерсом, звездой экрана; Максимом Пятницким, изобретателем динамитного автомобиля, летающего крыла и телевидения. И эль-Сахром, Ястребом Сахары. Я был тем, кем хотел быть. Мои замыслы и мое будущее вернулись. Я снова видел свои города, золотые и серебряные, белые и эбеновые, пронзающие бледную синеву вечернего неба Сахары. Я видел грядущий порядок, где всех ожидали правосудие и равенство. Я видел спасение от серых руин моей родной России, от нищеты переулков Константинополя, от убожества бараков и лачуг Алабамы и трущоб Каира. Я изложил Розе некоторые свои мысли, и она с энтузиазмом откликнулась. Мне, несомненно, следовало возвратиться с ней в Италию. Она безгранично верила своему дуче. Он был человеком из народа, поэтом и политическим деятелем с большим сердцем, как и его друг д'Аннунцио, предоставивший собственную армию в распоряжение вождя. А еще он был чувствительным человеком, который взялся за дело потому, что ненавидел бедность и страдания. И наконец, он был великим реалистом. Он понял, что итальянцы никогда не изменятся по собственной инициативе. Они нуждались в сильном, но гуманном лидере. Рози рассказала мне, что в Италии поддерживают искусства и науки.

— Дуче призывает всех нас принять участие в его благородном общественном опыте — всех! Величайшие писатели, инженеры, ученые и живописцы наших дней плечом к плечу стоят в современном Риме.

Это в точности совпадало с мнением единственного проницательного американца^[619], которого мне удалось повстречать. Когда я с ним познакомился, он был журналистом, затем прославился как поэт. Я ничего не понимал в мире. Он поддержал своих товарищей-поэтов — и этого оказалось достаточно, чтобы его посадили в тюрьму. Я сам сполна насладился ужасами острова Мэн. Борьба за справедливость и порядочность в этом мире безнадежна.

Я сказал Рози, что очень хотел бы когда-нибудь совершить путешествие в столицу нового Ренессанса. Она ответила, что меня там наверняка примут с распростертыми объятиями. Муссолини привлекал только лучших: они видели в нем истинную веру, талант и отвагу все, что сделало их самих гениями в избранных областях. Я представил этот изумительный королевский дворец, который превосходит творения римских императоров, с высокими, воздушными белыми мраморными колоннами и мерцающими полами, похожими на бассейны, простирающиеся в бесконечность. И там мы все встретимся — интеллектуалы, художники, ученые и авантюристы из разных уголков мира, представляющие множество стран и религий Земли; там мы будем обмениваться знаниями и идеями, энергично обсуждать средства, которые нужно использовать, чтобы создать подлинно цивилизованный мир.

Да, эксперимент окончился ничем, как я сказал старшему мальчику Корнелиусу, но провидцы, начавшие его, не совершили никаких ошибок. Ошибку совершили слепые реакционеры, втайне замыслившие остановить эксперимент. В теперешней Италии найдется мало людей, которые не захотели бы вернуться во времена дуче, когда они могли гордиться своим наследием, могли твердо верить в правоту своего дела. То же самое можно сказать и о Гитлере, хотя эти истории не совсем одинаковы. Я первым соглашусь, что в некоторых отношениях фюрер зашел слишком далеко. Но неужто французы были так уж ни в чем не виноваты? Кстати, что значит слово «фашист»? Это слово означает только «закон» и «дисциплина». Неужели хаос и вольности, которые мы получили сегодня, лучше закона и дисциплины? «Роллинг стоунз» не несут ответственности, сказал я ему. Было бы замечательно, если бы мы все могли скакать в Гайд-парке и выть, как суданские фанатики, и еще получать за это миллион фунтов! Он не смог ничего ответить.