Читать книгу - "Декларация смерти - Джемма Мэлли"

3 марта 2140 года

Питер говорит, что я рабыня. Он меня просто бесит. Я не рабыня. Я Лишняя. Я послушная. Я свою судьбу не выбирала — просто так все сложилось, и я не понимаю, отчего Питер хочет, чтобы я из-за этого страдала.

Он говорит, что мне друг, а потом расстраивает так сильно, что у меня перехватывает дыхание — все потому, что он рассказывает про жизнь во Внешнем Мире, и я начинаю воображать, каково это там, а на самом деле мне должно быть все равно, потому что я Лишняя и Внешний Мир мне не принадлежит.

Если бы он и вправду был моим другом, разве стал бы он тогда говорить все эти глупости и гадости?

Питер, в отличие от нас, не испытывает страха. Именно поэтому он опасен. С ним опасно находиться рядом, потому что не знаешь, что он скажет в следующее мгновение, а все, что он говорит, он никогда не осмелится повторить в присутствии миссис Принсент. Впрочем, иногда он рассказывает о чем-то хорошем или же просто смотрит на меня так, что я чувствую не угрозу, а скорее волнение. Хотя это, наверное, одно и то же. Я боюсь, что это происходит оттого, что в глубине души я никакая не будущая Ценная Помощница, а обыкновенная Лишняя, и, как я ни работаю, как ни стараюсь, все равно в итоге «сама себя подвожу», потому что мне нравится запретное, и я делаю то, чего не должна. Вот, например, я сейчас пишу, а это нельзя. Мне нельзя было заводить дневник. Может быть, я ничем не лучше Питера. Может быть, по правде, я сама представляю опасность.

Администрация Воспитательного учреждения старалась по возможности разделять мальчиков и девочек, обитавших в Грейндж-Холле. Во-первых, их спальни располагались на разных этажах, а во-вторых, уроки тоже были разными: едва ли половина занятий были общими, а остальные раздельными. Мальчики и девочки специализировались в разных областях, осваивая особые умения, которые им могли пригодиться в будущем во время работы у хозяев. Да и к жизни в Грейндж-Холле они относились по-разному, неодинаковыми были ухищрения, позволявшие скрасить существование и взглянуть на перспективы в менее мрачном свете.

Девочки, за редким исключением, проводили день за днем, соревнуясь кому из них удастся принести больше пользы и доказать перед Матерью-Природой, что они заслужили право на существование. В то же время, по крайней мере на первый взгляд, между девочками существовала дружба. Когда им изредка удавалось выгадать несколько свободных мгновений, они шептались между собой, обмениваясь запретными мыслями, болтая о том, каково это жить во Внешнем Мире, как, наверное, здорово родиться Правоимущим, когда жизнь, полная радости и ожиданий чего-то хорошего, разворачивается перед тобой подобно мягкому ковру.

На самом деле, их отношения вряд ли можно было назвать дружбой. Жалость, сочувствие, умение сопереживать являлись роскошью, которую девочки-Лишние не могли себе позволить. Жалость и сострадание к ближнему лишь подчеркнули бы собственное скорбное положение каждой, заставив задуматься о своей невеселой участи. Поэтому девочки, несмотря на то что жили бок о бок, всегда оставались настороже, подавляя чувства, заставляя себя забыть о вопросах, на которые имелись неприятные ответы. Воспитанницы Грейндж-Холла даже в редкие моменты отдыха постоянно следили друг за другом, в полной готовности уличить любого даже в самом мелком нарушении правил.

За час до отбоя в тех редких случаях, когда все дела, определенные на день, были закончены, и у девочек в спальне Анны появлялось свободное время, они всегда играли в одну и ту же игру — в Правоимущую и Лишнюю. На время игры одна девочка назначалась Правоимущей, а другая — ее служанкой-Лишней. И та девочка, что становилась Правоимущей, могла потребовать от Лишней все что угодно — от вылизывания пола языком до поедания кала. Чем более изощренной и изобретательной была Правоимущая, придумывая унизительные задания для Лишней, тем больше смеялись и хлопали в ладоши девочки. Развлечение продолжалось вплоть до сигнала к тушению огней, после чего мучения девочки, которой выпала роль служанки, прекращались.

С другой стороны, мальчики не позволяли себе задумываться о будущем, старались не заглядывать слишком далеко вперед в короткую жизнь каторжан, ожидавшую их в перспективе. Беспокойство и недовольство, переживаемые ими, также находили выход в игре. Правила игры были теми же самыми, что и у девочек, — один на одного, остальные — зрители. Но имелось одно отличие. У девочек Правоимущая и Лишняя назначались по очереди, у мальчиков же они оставались неизменными. Сильные третировали слабых, а все остальные смотрели, чувствуя удовольствие при виде каждого удара, испытывая кружащее голову ощущение полной и безраздельной власти над ближним.

Игра продолжалась до того момента, когда зрители больше уже не могли сдерживать себя и устраивали драку, избивая руками и ногами жертву или же всякого, кто оказывался слабее их. Подобное поведение позволяло им, хотя бы ненадолго, почувствовать свободу, забыть о том, что они Лишние, — в жилах стучала кровь, а все что находилось за пределами спальни — прошлое, настоящее и будущее — на некоторое время теряло значение и смысл.

Миссис Принсент и Наставники знали об этих играх, однако вмешивались редко. Более того, Анна сама видела, как миссис Принсент с улыбкой призналась, что Лишние этими играми выполняют ее работу: девочки учатся беспрекословному подчинению хозяйкам-Правоимущим, а мальчики отделяют слабых от сильных и вымещают агрессию друг на друге, поэтому Правоимущий никогда ее не почувствует на себе. Подобная схема применялась часто: мальчикам-Лишним нередко давалось задание на группу, состоящую из двух ребят посильнее и одного — послабее. Сильные помыкали слабым, покуда дети не взрослели, и тяга к дракам и власти не оставляла их. Чтобы подавить жажду и необходимость выплеснуть агрессию, много лет назад проводились опыты по регулировке уровня гормонов, но потом их прекратили, потому что выяснилось, что эксперименты приводят к существенному снижению физической силы Лишних.

Анна больше не участвовала в играх, которые устраивали девочки у нее в спальне. Она как-никак теперь была Старостой, да и вообще уже слишком взрослой для таких глупостей. Всякий раз, когда очередной девочке приходилось испытывать новые унижения, уготованные ей той, кому выпало играть роль Правоимущей, Анна отводила взгляд, но, по правде говоря, дело было не в том, что теперь она занимала должность Старосты. Подлинная причина, в силу которой Анна более не могла взирать на мучительницу и несчастную, вынужденную ей подчиняться, заключалась в том, что зрелище подвергающейся унижениям жертвы более не приносило ей покоя; ей больше не хотелось причинять боль, она стала терять вкус к пыткам и жестокостям и сопровождавшему их притуплению чувств.

Некогда крики восторга подружек при виде того, как какая-нибудь несчастная подвергалась позорному наказанию, поднимали Анне настроение и приносили облегчение. Никакие ужасы ее грядущей жизни не смогли бы сравниться с подобным кошмаром, никто не стал бы ее унижать и топтать так, как «Правоимущая» девушку, сделавшуюся на вечер рабыней. Однако недавно Анна начала понимать, что кошмар ее будущего заключался не в побоях и не в унижении. Он был в осознании того, кем они все являлись. Лишними. Нежеланными гостями. Обузой. Лучше им было вовсе не появляться на свет. И никакая боль не могла заглушить эти мысли или же хоть немного облегчить бремя, которое они возлагали себе на плечи.