Читать книгу - "Боевой расчет "попаданца" - Вадим Полищук"

— Петрович, подъем. Щель копать будем.

— Какую щель? — удивляется Петрович.

— Половую, блин.

— ?!

Мой тонкий юмор пролетает мимо головы водителя, для него половая щель — это щель в полу между досками, и никак иначе. А при чем здесь блины, он вообще не понял. Приходится объяснить, что такое щель и для чего она нужна на огневой позиции. Опять копаем.

Как только заканчиваем копать, Костромитин отзывает меня в сторону.

— Думаешь, завтра сунутся?

— Непременно, товарищ лейтенант.

— Я тоже так думаю, — говорит лейтенант и тут же подкидывает очередной вопрос: — А почему ты немцев фрицами называл?

— Одно из наиболее распространенных у них имен. Да какая разница, фрицы, гансы, иоганны или адольфы. Один черт.

— Тоже правильно, — соглашается Костромитин. — А в армии, говоришь, не служил?

— Не служил, товарищ лейтенант.

— И из пушки раньше не стрелял?

— Не стрелял.

— И документы у тебя сгорели?

— Сгорели.

Лейтенант держит паузу, видимо, ждет, что я продолжу, но я молчу. Наконец он не выдерживает.

— Орудие отгоризонтировать штука нехитрая. Я даже готов поверить, что с механизмами наводки и установками прицела ты за десять секунд разобрался, все-таки человек с высшим образованием. Но из пушки ты раньше стрелял или, по крайней мере, на огневой позиции раньше был. Новобранцы первого выстрела всегда боятся, а ты даже ухом не повел. По этому поводу ничего сказать не хочешь?

— Не хочу, товарищ лейтенант.

Я упираюсь в свою версию, и отступать от нее не намерен. Костромитин это понимает.

— Ну ладно. Кстати, ты на барабане углов какую дальность выставлял?

— Восемьсот.

— Восемьсот — это дальность прямого выстрела, на восемьсот метров и меньше стрельба ведется с постоянной установкой прицела — шесть. А вообще ставится дальность до цели в гектометрах минус единица.

— Значит, фактически прицел стоял на девятьсот метров, а танк был еще дальше.

— Нет, просто стреляли снизу вверх, поэтому первый снаряд лег с недолетом.

— Спасибо за науку, товарищ лейтенант.

— Пожалуйста. Завтра посмотрим, пошла ли она тебе впрок.

Интересно, что он себе нафантазировал. Что я у белых в артиллерии служил? Или в лагере по пятьдесят восьмой сидел, а после начала войны сбежал? Отсюда и отсутствие блатных наколок, и отсутствие документов. А с артиллерией я мог и раньше познакомиться. Ладно, сейчас это неважно. Важно, сдаст меня лейтенант куда надо или нет.

Утром нас разбудила винтовочная стрельба. Солнце только начало разгонять ночную тьму. Стреляли где-то севернее, в районе Зборова. К винтовкам присоединился пулемет, потом затявкали пушки, скорее всего, сорокапятимиллиметровые. А вот это они зря. Похоже, наши ущучили немецкую разведку в пойме Днепра и начали ее давить. Но зачем выдали позиции ПТО? Немцы ведь только этого и ждут. Вскоре все перекрыли взрывы снарядов и мин. Это уже фрицы с правого берега, своих вытаскивают и наши позиции давят. Позиции здесь, кстати, так себе, нормальные траншеи нынешним уставом не предусмотрены, понарыли отдельных ячеек и сидят в них, как кроты. Стоп! А где танки? Согласно исторической правде мне обещаны были танки. И еще мотоциклы. Где они?

Когда сквозь притихшую канонаду донесся треск мотоциклетных двигателей и лязг танковых гусениц, я даже обрадовался. Не врет история, не врет! Точнее, не во всем врет. Орудие заранее было наведено на дамбу, но пока в серой мути рассветных сумерек вижу только нечеткий размытый силуэт переднего танка. Над ухом лязгает затвор.

— Готово! — докладывает лейтенант и тут же интересуется: — Какой прицел?

— Девять для начала. Но давай ближе подпустим.

В этих чертовых сумерках дистанцию правильно определить трудно, саму цель видно нечетко, я даже тип танка определить не могу. Но не «двойка», что-то более крупное.

— Давай, — соглашается Костромитин, — только я взрыватель на гранате уже выставил.

В этот момент у наших не выдерживают нервы, и слева по дамбе начинает стрелять противотанковый взвод. Подгоняю стрелку под середину силуэта. Чертовы сумерки! Как там наш второй наводчик?

— Петрович?

— Готово!

— Огонь!

Г-гах! Бьет пушка. Недолет. Лязг затвора.

— Готово!

— Прицел десять!

Лейтенант поворачивает маховичок.

— Готово!

— Огонь!

Г-гах! Попадание! Мне кажется, что танк споткнулся и вроде начал пятиться назад.

— Готово!

Не уйдешь, сволочь!

— Огонь!

Г-гах! Блямс! Попадание! С дамбы плюются огнем немецкие пулеметы, но, оглушенные выстрелами зенитки, мы не слышим цвирканья пуль.

— Готово!

— Огонь!

Г-гах! Блямс! Еще одно попадание. Танк уже замер. Противотанкисты тоже пристрелялись по нему, но их снарядики большого впечатления на танк не производят, особенно после наших попаданий. Мне кажется, что я вижу на дамбе темное пятно мотоцикла с пульсирующим огоньком дульного пламени.

— Готово!

Ловлю в прицел это пятно.

— Огонь!

Г-гах! Блямс! Снаряд пролетает над дамбой и взрывается где-то за ней. Ниже надо брать, чертовы сумерки!

— Готово!

Мотоциклисты уже убираются на свой берег, в запале ловлю в прицел еще одно уходящее пятно.

— Огонь!

Г-гах! Блямс! Мимо. И тут я слышу звук. Я никогда не слышал его раньше, но сразу понял, что это такое.

— Ложи-и-ись!!!

Я одним прыжком достигаю щели, но первым туда попадает Петрович. Я падаю на него, сверху валится Костромитин. Бах! Бах! Бах! Бах! Сверху сыплются земля, ветки и листья. Точно бьют, гады. И как только они нашу позицию засекли в этих сумерках. Небольшой перерыв, и снова. Бах! Бах! Бах! Бах! Минометный обстрел длился всего минуты две. Точнее, целых две минуты. Две самые долгие минуты в моей жизни. Кажется, Петрович внизу бормочет молитву. Я бы тоже бормотал, если бы знал. Единственное, что помню: спаси и сохрани.

Когда все заканчивается, мы еще минуты три лежим неподвижно. Лежим и слушаем, но бой уже затихает. Или мы окончательно оглохли. Наконец я не выдерживаю и пихаю лейтенанта.

— Слазь с меня, лейтенант, а то Петрович внизу задохнется.

Выбираюсь из щели вслед за Костромитиным, последним вылазит Петрович.

— В следующий раз щель в два раза глубже вырою, — обещает тракторист, — ей-богу. Нет, две щели. Одну себе, другую — вам.