Читать книгу - "Немезида ночного ангела - Брент Уикс"

нужно лишь залечить нос и укрепить плечо, чтобы снова его не вывихнуть. Должно быть просто.

Я точно знаю, что умею это делать, но не помню как. Черный Курган начисто стер те знания из моего разума. Казалось бы, такое элементарное умение; я был уверен, что оно вернется.

Но оно все не возвращается.

– Вы применили ко мне мерку Дарзо, верно? – пораженно спрашивает гранд-мастер. Негромко выругивается. – Неужели он настолько силен?

Я пропускаю его вопрос мимо ушей и, все еще морщась от боли, указываю пальцем туда, где от его облака возможностей отлетает самый длинный шлейф, который рассеивается как дым.

– Хотелось бы знать, что это такое.

Мне кажется, или кровь, которая льется из носа мне в рот и стекает по подбородку, уже останавливается?

Гранд-мастер пристально смотрит на меня, как сова с серыми глазами.

– Многим философам хотелось бы того же, – говорит он.

– Это еще что значит? – Кровь перестает течь из носа. Хвала богам! Но она останавливается не по моей воле. Неестественно быстро, да, однако и чудесным Исцелением, которого я ждал, это тоже не назвать.

Станет ли мое тело залечивать отекшие синяки, мешающие моим мышцам в правой ноге? Станет ли оно заживлять нервы в плече, поврежденные вывихом?

Если бы я мог направить магию, то сам бы выбирал, что Исцелить в первую очередь. Но мне приходится ждать. Надеяться.

Гранд-мастер говорит:

– Если существует Творец и я когда-нибудь с Ним встречусь, то задам ему два вопроса: «Почему свет?» и «Почему турбулентность?». Думаю, на первый Он сможет ответить.

– Турбулентность? Это какая? Вроде той, что бурлит в озере, когда туда льется водопад? – спрашиваю я.

– Вы когда-нибудь видели тень от огонька, которая вдруг начинает колебаться в комнате без сквозняка? То же самое происходит с предвосприятием: образы вдруг теряют очертания, мерцают. Поэтому настоящие пророчества невозможны.

– Тем не менее я видел, как пророчества сбывались, – говорю я.

– Все это лукавство, обман, дешевые фокусы и уловки шарлатанов.

– У вас вряд ли получится заклеймить шарлатаном Дориана Урсуула.

У гранд-мастера перехватывает дыхание.

– Так вы и правда знакомы с Дорианом. Любопытные же у вас друзья.

– Мы не друзья. Совсем, – говорю я, припомнив наш последний разговор.

– Но вы не отрицаете, что знаете его.

Мне кажется, будто я на чем-то попался, хотя не могу понять, почему это так важно.

– Разве кто-нибудь по-настоящему знает Дориана?

– Это он прислал вас сюда?

– Нет. – Кажется, нет. Хотя, мы поговорили, и теперь я здесь. – А что?

– То, что Дориан Урсуул – самый опасный человек во всем мире.

– Вы это уже говорили. И, наверное, когда-то так и было. Но теперь опасным его не назвать, – говорю я. – Жизнь наказала его. Сделала безобидным сумасшедшим пророком.

– Говорю же вам, подлинные пророчества невозможны. Дориан невероятно часто оказывался прав, но оттого он стал лишь опаснее. Это не значит, что у него истинный дар. Он очень проницателен, талантлив и хитер настолько, что смог выжить в придворной мясорубке Халидора. В его дарованиях сомнений нет. Но если кто-нибудь, положившись на слова Дориана, решит поставить на кон судьбу мира, наше будущее будет зависеть от человека, погрязшего в заблуждениях.

Правая рука болит уже чуточку меньше, но меня пугает совиный взгляд гранд-мастера; он как будто понимает, что я делаю, изучает меня даже вне боя.

– Я очень неглуп, – говорит Витрувий, – и знаете, что я уяснил?

– Ну что же вы так скромничаете.

– Прекратите. Такие насмешки ниже вашего достоинства. И у нас нет времени на ложную скромность. Я уяснил, что очень умные люди склонны совершать одинаковые ошибки. С точки зрения морали их внутренний мир часто сужается, а не расширяется. Они начинают ценить свой ум превыше всего. Они уделяют ему больше всего внимания и либо опасаются тех, кто оказывается умнее их, либо восхищаются ими. Вместо того чтобы освободить таких людей, этот дар, который они ничем не заслужили, низводит их индивидуальность до одной-единственной грани. Они становятся маленькими. Себя и окружающих они меряют лишь меркой ума, и потому не ценят тех, кто одарен меньше или иначе, чем они.

То же самое может произойти с любым великим даром. Гениальность и целеустремленность должны вознаграждаться сообразно их полезности; их нужно ценить, но не слишком высоко. Люди, которые жертвуют общением с ближними, семьей и здоровьем в погоне за каким-нибудь идеалом или мечтой, часто бывают полезны обществу, но одни однобоки. Отец, что посвящает дни и ночи науке, или искусству, или стране, возможно, одаряет этим весь мир, но при этом заставляет страдать жену и детей – причем он никогда не спрашивает, хотят ли они пожертвовать своим отцом ради таких туманных устремлений. Он становится тираном, человеком, замкнувшимся в одном-единственном измерении, не человеком даже, а зверем – но все же мы восхваляем его. Мы настолько жаждем тех благ, которые нам могут дать гении, настолько бесстыдны в собственной корысти, что называем их бескорыстными. Говорим о жертвах, которые приносят они. Неужели мы настолько слепы?

Если бы Элена осталась жива и у нас родился ребенок, каким отцом стал бы я?

– Зачем вы мне об этом говорите? – спрашиваю я. Мне не стоит торопить гранд-мастера и подводить его тираду к завершению. Я еще не до конца исцелился. Но удержать язык за зубами не могу. Дурак.

– Каким бы вы стали, Кайлар, если бы решили в первую очередь быть человеком? Если бы решили мужественно прожить такую жизнь? Каким бы вы стали, если бы ценили все свои самые невыдающиеся, самые обыкновенные стороны, а не только те, которые считаете такими особенными?

– Я никого не прошу ничем ради меня жертвовать.

– Нет, вы не просите, вы этого требуете. Отдаляясь от людей, вы обираете тех, кто почел бы ваше присутствие за счастье.

Ну да, я ведь всегда и всем несу столько счастья.

– Вы, наверное, не заметили, – говорю я, – но в мире полным-полно важных дел. И сами себя они не сделают. Я решил, что буду нести мою ношу.

– Вы отгородились от людей, и кто же скажет вам, если эта ноша не та, что нужна? К кому вы прислушаетесь?

– Все, к кому я прислушивался, либо ошибаются, либо ушли, либо умерли, – горько отвечаю я.

Сейчас не время думать об Элене, но воспоминания о ней вдруг пронзают меня насквозь. Я в точности помню ее характер, но внешний образ уже становится смутным.

Я забываю ее лицо.

Я забываю ее. И не могу обвинить в этом магию. Просто я остался один, и течение времени неумолимо уносит Элену все дальше и дальше