Читать книгу - "Такое разное будущее - Станислав Лем"

– Это плохо?

Я молчал.

– Разве ты бы хотел быть в другом месте, кроме «Геи»?

– Нет.

– Вот видишь!

И, немного помолчав, она сказала другим голосом:

– Когда я была маленькой, я играла в «другие люди». Я воображала, что я – кто-то другой, совсем другой, словно примеряла на себя чужую жизнь. Это было очень увлекательно, но нехорошо.

– Почему?

– Надо всегда оставаться самим собой. Всегда, всеми силами стараться быть самим собой, и чем тебе тяжелее, тем больше стараться; не примерять на себя чужие судьбы и…

– И что?

Калларла встряхнула головой так, что ее пронизанные солнечным светом волосы сверкнули золотом, улыбнулась и ушла.

Я уставился в глухо шумящий океан.

Стоя так, я невольно слышал обрывки чужих разговоров.

– Вот послушай, – послышался низкий голос, – была задумана такая фреска: из пещеры выбегает группа косматых дикарей – первобытных людей, – они исполняют магический танец, есть в их позах что-то одновременно священное и хищное, человеческое и животное. Я страшно мучился над этим, но так ничего и не вышло. Встречаю однажды профессора, он начинает рассказывать о своих проблемах. Это продолжалось не меньше часа, – голос говорящего упал до глухого шепота, – он мямлил и загорался, прямо танцевал около меня в лекторском экстазе, понимаешь? Вдруг – а я его уже не слушал – он весь как-то изогнулся и выкинул такой пируэт, что меня осенило: вот она, думаю, ось моей композиции! И сразу принялся делать наброски, а он-то решил, что я записываю его слова!! Здорово, а?!

Раздался смех, звук удаляющихся шагов, и все стихло. Заходило ненастоящее солнце. Вечерняя заря охватила небосклон – это была извечная картина Земли, которую мы оставили так легко, будто не понимали, сколь она бесценна. Я стоял, подавшись вперед и опираясь на шероховатые камни балюстрады. Порывы вечернего ветра несколько заглушали слышимый снизу шум волн, однообразный и сонный, словно уносивший куда-то мои мысли, а позади, за спиной, шел оживленный разговор, пересыпанный искорками женского смеха. Я слышал звон стекла, произносимые нарочито громкими голосами тосты, взрывы веселья и внезапно наступавшую тишину.

А я все смотрел в море. Над горизонтом огромной, белой, словно наполненной до краев светом каплей всходила Венера, вечерняя звезда, такая близкая и знакомая. Сумерки постепенно сгущались, становились синими, и в какой-то неуловимый миг в темнеющей глубине неба я увидел будто окантованный рубином контур далекого вулкана. Загорались звезды – я стоял, должно быть, уже около часа, – вечер достиг зенита, его лиловые тона сменялись ночными. Вдруг, словно бы очнувшись, я огляделся вокруг и вздрогнул, увидев рядом с собой другого человека. Как и я, он опирался на балюстраду и смотрел перед собой. В густеющих сумерках далекий вулкан все более светился пурпуром, слегка окрашивая окружающее в бледно-розовые тона. Человек около меня стоял так близко, что я не мог посмотреть на него, не привлекая к себе его внимания, и все же я взглянул на него. Его лицо в сумеречном освещении обрело сероватый оттенок камня. Он посмотрел на меня или, точнее, мимо меня невидящими глазами. Я узнал его и хотел заговорить с ним, но не осмелился. Он, вероятно, догадался об этом и первым слегка поклонился мне.

– Гообар, биофизик, – сказал он.

До этого мы только видели друг друга, но никогда не разговаривали. Я назвал себя и свою профессию. Мы долго молчали, но уже иначе, чем раньше: теперь мы молчали вместе. Потом как-то вдруг – не знаю, что на меня нашло, – я спросил:

– Профессор… ты знаешь Амету?

Он оживился.

– Конечно, знаю! Он когда-то со мной работал.

– Как пилот? – задал я нелепый вопрос.

– Нет.

Гообар, казалось, задумался.

– Нам нужен был тогда математик, хороший математик. Амета… как бы это тебе объяснить, доктор? Иногда ребенок скажет что-нибудь такое, чего не придумает и гениальный поэт. Попадаются такие самородки, но своего открытия ребенок сам оценить не может. Ему все равно: блестящая находка или ничего не значащий пустяк… Так вот и у Аметы бывают замечательные идеи, но он не умеет ни отличить их от несущественных, ни разработать. Блеснет внезапно, словно укажет направление в будущее. По другому он не умел.

– Это может быть очень ценно в коллективе, – заметил я. Этот новый Амета, образ которого вырисовывался из слов Гообара, немало удивил меня. Гообар, наклонившись вперед, еще больше скрылся во мраке, его профиль, озаренный отсветом вулкана, заострился.

– Нет, – сказал он. – Сами по себе такие указания мало кому на пользу. Среднему математику они не годятся, поскольку устремлены далеко и лежат вне пределов его знаний, а выдающийся математик всегда оригинален, в исследованиях идет своим путем и так увлечен этим, что не остановится во имя чужого, хотя бы самого гениального открытия. Ведь никто не оставляет любимой женщины ради другой, более красивой, которая, возможно, ждет его на третьем искусственном спутнике…

– И он не мог двигаться дальше? – спросил я.

– Нет, – сказал Гообар. – Иногда он был похож на человека, которому в голову внезапно пришла необыкновенная мелодия, но он не может записать ее, потому что не знает нот, да и просто запомнить не может. В результате мелодия терялась навсегда. Его математические открытия, вернее, не открытия даже, а мысли о построениях, совершенно не зависимых от известных нам систем, походили на математические острова, затерянные во тьме. Эти острова еще предстояло открыть… Конечно, многое будет открыто исследователями, систематически занимающимися своим делом, но им и в голову не придет, что какой-то человек в одиночку уже добирался до этих незнакомых берегов… Впрочем, в его уме рождались и разные уродцы, а он не умел отделить плевел от зерна.

– Значит, все это было бесполезно… – тихо сказал я.

– Нет! – в третий раз сказал Гообар, повышая голос. – Он толкнул меня на определенный путь, я уже не раз его бросал, но всякий раз возвращался – настолько он соблазнителен. Амета сверкнул передо мной, осветил на долю секунды какой-то призрачный пейзаж и больше ничего не смог сказать о нем…

Наступила пауза.

– Потом он совершил многое… Это было, пожалуй, лет двенадцать назад, а может, и больше.

– Кажется, он стал пилотом сравнительно недавно? – высказал я догадку. – Может быть, только в этом он нашел то, что искал?

– И опять ты ошибаешься, – улыбаясь, сказал Гообар, которого, кажется, забавляла моя недогадливость. – Он всегда занимался одним и тем же. Все, что он делал, было связано с проблемой, которую он хотел разрешить.

– Какой же?

– «Вращение среди темных течений» – так он это называл… У него всегда была своя, сугубо личная терминология. Речь шла о путешествии за пределы Галактики.

Гообар вдруг повернулся ко мне.