Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

ветвей капала вода, а если они случайно задевали ветку, то сверху обрушивался легкий душ.

– Это произошло в тюрьме? – не унималась Лаура. – Пока ты там был, да?

Он ответил не сразу.

– Знаешь, я вообще не мог там думать как следует. Ни одна мысль в голове не удерживалась. И там всегда было темно. Самым близким к Богу занятием для меня там была математика… Да и она не очень-то помогала. А знаешь, что действительно помогало? Далеко не всегда, правда, но все же… Совсем не мысли о Боге. О Нем мне вообще думать не хотелось. А хотелось мне вспоминать о том, как вода в лодочном сарае летним полднем бывает словно подсвечена снизу. Или о наших тарелках… обыкновенных обеденных тарелках, которыми мы пользовались не далее как вчера. Если мне удавалось представить себе эти тарелки, я чувствовал, что могу жить дальше. Вот и все, что касается моей тамошней духовной пищи…

– Если Господь не созиждет дома, – прошептала Лаура с улыбкой.

Он не понял, что она имела в виду, но говорить ему больше не хотелось: слишком большого напряжения требовали от него даже малейшие воспоминания о Сан-Лазаре, хотя рассказать хоть что-то о тех ужасных годах Лауре было для него большим облегчением. Дальше они ехали молча.

В церкви Святого Антония уже собрались прихожане из Вальторсы: Пьера, Берке Гаври, Мария, две-три горничные и кучер Годин. В маленькой церкви было ужасно холодно и царил какой-то серый полумрак. Пока шла месса, Итале садился, вставал и преклонял колена со всеми вместе. И только когда отец Клемент затянул «Credo in unoom Deoom!»[53], ему вдруг захотелось рассмеяться от неожиданно охватившей его радости. Он понял, что имела в виду Лаура. Он понял, почему она могла сказать: «Моя свобода – это ты», понял то, чего не понимал раньше: это она – его свобода и нельзя покинуть дом, если нет дома, который можешь покинуть. Кто строит дом, для кого, зачем его берегут?

После службы отцу Клементу, как всегда, захотелось поговорить с Лаурой. Итале ждал сестру на паперти. Старая Мария и горничные из Вальторсы ждали Година и Гаври, которые должны были подогнать повозку. Вскоре из церкви вышла Пьера, кутаясь в шаль. Она, быстро глянув на Итале, как всегда, вежливо поздоровалась и прошла мимо навстречу ветру и дождю. Но идти ей, собственно, было некуда, так что она остановилась посреди грязного двора у церковных ворот и стояла спиной к ним, маленькая, гордая, прямая. Итале подошел к ней:

– Почему бы тебе не подождать на крыльце?

Она не ответила и не обернулась.

– Ты все-таки лучше уйди под крышу, а я здесь постою, хорошо? – сказал он ласково, хотя и чуть насмешливо.

Она вскинула на него свои ясные глаза. Похоже, она плакала. А может, глаза ее просто слезились от ветра?

– Как хочешь, – промолвила она тихо и вернулась на крыльцо.

Наконец Гаври подогнал повозку, обитатели Вальторсы уселись в нее, и повозка покатилась по знакомой дороге под соснами.

А Итале все стоял, опершись об ограду, и смотрел на озеро, на темные далекие горы. Ветер слепил глаза. Серые тучи быстро неслись над головой, бесконечные, как бурный поток, но абсолютно бесшумные. Итале почему-то вспомнил небо над тюремным двором Сен-Лазара и о том, как во время прогулок над ним всю зиму неслись такие вот тучи – одну зиму, вторую, третью… Ко всему равнодушные, безучастные, прекрасные тучи… Нет, беречь в этой жизни ему было нечего. Жизнь пролетала, как эти тучи. Кто-то путешествует, кто-то остается дома, и порой они все же случайно встречаются, и в этих кратких встречах заключена вся цель путешествий первого и все верное ожидание второго. Но и то и другое подобно – по форме и движению – серым тучам в небесах…

В нескольких метрах от Итале, за калиткой кладбища, лежала могильная плита, на которой было начертано имя его деда, его, Итале, имя. И он вдруг вспомнил то мгновение – когда вчера вечером все сидели в гостиной, а он вошел и стал тихонько пробираться к камину и отец сказал ему: «И ты здесь, Итале?» Вчера эти слова всколыхнули в нем еще свежие, страшные воспоминания. Но сейчас это уже не казалось ему таким ужасным. «Да, я здесь», – сказал он ветру.

Наконец Лаура вышла на крыльцо, и он поспешил за церковь, чтобы подогнать двуколку. Когда они ехали назад, ветер стал слабее, небо посветлело, дождь почти перестал и что-то тихо шептал над дорогой, пеленой проплывая над лесом и озером. Горы были полны таинственных звуков.

Зима была очень сырой, но снега выпало мало, и весна пришла рано. Уже к середине марта, когда северные ветры расчистили небо, лес покрылся зеленоватой дымкой, на концах темных ветвей проклюнулись молодые листочки, и такой же ясный зеленоватый свет волнами лился от озера по утрам, особенно в ветреную погоду. Поскольку в день весеннего равноденствия с утра лил дождь, Лаура и Итале отложили задуманную давно поездку в Эвальде, надеясь, что скоро наступят погожие деньки. Однако до начала апреля дожди шли почти не переставая, и за это время Лаура успела, не посоветовавшись с братом, пригласить всех поехать вместе с ними в Эвальде, в том числе и Санджусто. Даже старый граф Вальторскар принял ее приглашение. Итале очень рассердился. Он предвкушал, что эта поездка будет такой, как в детстве, – то есть они поплывут туда одни, на заре, в маленькой лодке, соблюдая все правила давно установленного ими ритуала, который для них всегда означал начало настоящей весны. Ему казалось, что и Лаура думает так же. Но теперь эта немного таинственная поездка превращалась в обыкновенное развлечение, в пикник на том берегу озера у входа в пещеры. Все это совершенно бессмысленно. Да к тому же он неизбежно будет испытывать неловкость, поскольку Пьера тоже поедет. С тех пор как он смотрел вслед ее повозке, медленно удалявшейся под соснами от церкви Святого Антония в тот зимний день, он чувствовал, что непременно должен с нею объясниться, но не представлял, что хочет ей сказать, да и в любом случае это было невозможно, поскольку Пьера вообще не желала с ним разговаривать.

Пять человек было для «Фальконе» слишком много, и решили отправиться на «Мазеппе». Это была последняя соломинка. Итале категорически отказался плыть на тот берег на такой корове! Нет, он поплывет только на своей собственной лодке и сам будет ею править! Он так и заявил тоном, не терпящим возражений. Так что в итоге он действительно тем апрельским утром плыл на «Фальконе», на четверть мили обогнав тяжеловесную «Мазеппу».