Читать книгу - "Жуга. Осенний лис - Дмитрий Игоревич Скирюк"

Рифмач, недовольный, открыл было рот, чтоб отказать, посмотрел на Жугу и осёкся.

– Спой, рифмач, – сказал негромко травник. – Так лучше будет. Как-нибудь потом поговорим.

Вайда кивнул, подстроил лютню и запел:

По длинным лентам ста дорог,

Не заезжая в города,

Фургончик старый долгий срок

Спешит неведомо куда.

Из леса в лес, из дола в дол

Невозмутимо, как всегда,

Влечёт повозку старый вол,

Минуя мили и года.

Возница не грустит ничуть,

Хотя в заплатах старый плащ.

Без остановок держит путь

Повозка вдоль зелёных чащ.

Бродячий цирк иль балаган —

Актёров странствующий дом?

Отбившийся фургон цыган?

Или торговец едет в нём?

«Ответь мне, странник, – я спросил, —

Что ждёт тебя в конце пути?

Зачем ты тратишь столько сил

И что стремишься ты найти?»

«Не так всё просто, – он сказал, —

Сто раз, от деда и отца,

Простую правду я слыхал:

Дороге этой нет конца.

Из мира в мир, сквозь ночь и день,

Взбираясь вверх, сбегая вниз,

Ведёт она, пронзая тень,

Туда, где светел мир и чист.

И только кто не стар душой,

Желая, чтоб сбылись мечты,

Забыв покой, уйдёт со мной.

Теперь решай, идёшь ли ты».

Я не сказал ни «да», ни «нет»,

Лишь изумлённо промолчал.

Повозки той растаял след,

Но голос ещё много лет

«Идёшь ли ты? Идёшь иль нет?» —

В ушах моих звучал.

– Вот уважил так уважил, – помолчав, сказал горбун. – Спасибо. Как есть про нас песня. По больному месту, да калёным швом, по открытой ране, да сырой землёй… Чья хоть песня-то?

– Моя, – ответил Вайда, зачехлил свой инструмент и завалился спать.

* * *

Это была деревня. Пустая и отчасти погорелая. Отчасти, ибо все дома остались целы, и только деревянную церковь турки пожгли. Насколько знал Жуга (и Вайда не замедлил это подтвердить), османы редко уничтожали христианские храмы, предпочитая скопом обращать всех поселян в свою веру, а церковь переделывать в мечеть. Делалось это довольно быстро. Однако здесь всё было иначе.

– Это Микеш, – хмуро ответил бард, когда горбун спросил его об этом. – Здешний священник не пожелал уходить. Турки сожгли его. Вместе с храмом.

Горбун кивнул, раскуривая трубку.

– Вот так всегда, – задумчиво сказал он. – Всё, что было – не было и нету… Всё как у людей. Новая весна, и что? Толще видим, жарче жрём, круче гадим, глубже мрём… с каждым страхом, с каждой весной. Земля смердит до самых звёзд. Только и осталось – подвязать штаны продолговатым ремешком и ступать вперёд, надеясь, что была и у тебя когда-то жизнь как сметана, жизнь как перина…

В молчании они проехали безлюдной улицей, пару раз останавливаясь с намерением заночевать в каком-нибудь доме, но всякий раз двигались дальше: приземистые хаты, некогда уютные и светлые, стояли выбранные дочиста, с полуразобранными крышами и выбитыми окнами, полные мусора и нечистот. В итоге странники оставили деревню в стороне и добрались до берега реки, где встали на ночлег. Горбун распряг волов, Линора и Иваш занялись готовкой и костром. Жуга принёс им воды и ушёл к реке, где и остался.

Вечерело. С юга потянуло ветерком. Нагревшаяся за день земля исходила медленным теплом. Май, знаменитый злыми утренниками, выдался удивительно щедрым на тёплые вечера. Бурливая в верховьях Яломица разлилась широким тихим омутом. Обрывистый и низкий, поросший густым кустарником берег был пологим и неожиданно сухим. Травник уселся, свесив ноги, и некоторое время молча глядел на бегущую воду, на лес и тёмные вершины недалёких гор.

За спиной послышались шаги.

– Жуга…

Он медленно обернулся и посмотрел на Линору. Её хрупкая фигурка возникла на берегу совершенно неожиданно – белое платье на фоне кустов. Шагнула вперёд.

– Можно… я тоже тут посижу?

Травник неопределённо пожал плечами, мол, садись. Покосился на свой браслет. Ничего не происходило – камень был тёмен и чист. Девушка меж тем подошла, легко и неслышно ступая, подобрала юбки и села рядом. Вздохнула.

– Тихо как, – повернулась к травнику. – Зачем ты ушёл?

– Так… Захотелось.

Сам не понимая, почему он сказал ей правду. Он и впрямь решил побыть один. Говорить не хотелось. Думать не хотелось. Оборачиваться тоже не хотелось, тем более что травник и так чувствовал затылком её пристальный взгляд.

– Кто ты? – вдруг спросила она. – С тех пор, как я поняла, что могу видеть в людях, мне никогда не было так… так…

Жуга повернул голову.

– Как?

– Страшно! – Линора скомкала подол. – Тебя как будто нет… Ты понимаешь? Вовсе нет. У меня было такое чувство, будто ты… уже умер.

Он вздрогнул. Повернулся к ней.

– Что ты сказала?

– Я сказала, – терпеливо повторила та, – что у меня было такое чувство, будто ты уже умер. Я ничего не смогла узнать. Там словно бы стена и пустота. И будто что-то ещё… только я не понимаю, что.

– Вот как? – пробормотал Жуга и усмехнулся. Взъерошил рукой непослушные рыжие волосы. – Интересно… Ты для этого попросила меня поехать с вами?

– Нет. Я просто знала, что так будет. Но это ведь сбылось?

– Ну… Да.

– Я не могу угадать твоё имя… Чему ты смеёшься?

– Забавно. Впервые кто-то пробует его угадать.

– Расскажи о себе.

Жуга вдруг сделался серьёзен. Нахохлился, подбирая ноги под себя. Помолчал.

– Я горец. Валах. Травник. Люди зовут меня Лисом. Справедливо, нет, не знаю. С гор я ушёл – там мои друзья обернулись врагами. Что ещё?

– Вчера ты называл себя – Жуга.

– Ну, называл. Так меня дразнили в детстве, – неожиданно для самого себя с неловкостью признался он. – За волосы. Огнём, мол, жжённый… И за нрав. Что суечусь когда не надо.

– Странное прозвание.

– Почему?

– На севере так или похоже называют первый тонкий лёд у берегов. На востоке – первый сильный снег на грани осени и зимы.

– Ну, называют, и шут с ними, – пробурчал Жуга. – Я-то при чём?

– Не сердись. – Линора придвинулась поближе. Коснулась травника рукой. – Я не хотела тебя обидеть… – Ладонь её скользнула вниз по спине и удивлённо замерла, наткнувшись на широкое жёсткое кольцо, охватившее талию травника. – Ой. Что там у тебя?

– Там? Меч, – с явной неохотой ответил тот.

«Зачем