Читать книгу - "Кровь за кровь - Райан Гродин"

Жизнь Луки была отмечена тропинкой из хлебных крошек восстаний. В детстве это были маленькие, нерешительные ответы деспотичному отцу национал-социалисту. Язык, показанный портрету фюрера. Сигарета, выкуренная (хотя чаще выкашлянная) за магазинчиком господина Калера. То, что Курт Лёве ненавидел. То, что давало Луке почувствовать себя Лукой, а не леммингом, не верной дрожащей тварью.

Но в нём всегда оставалась та маленькая частичка, которая мечтала о блестящем красном велосипеде. Та же самая, которая ждала, что отец похлопает его по плечу и скажет: «Молодец, сын». Которая подвигла Луку стряхнуть пыль с отцовского БМВ R-12 и вступить в тренировочную программу Гитлерюгенда для участия в Гонке Оси. И заставляла его снова и снова садиться за мотоцикл, в снег и зной, после бесконечного числа аварий.

Эта частичка Луки хотела быть сильной, как его отец, даже сильнее: крепким, как кожа; жёстким, как сталь. Она толкала его вперёд, толкала, толкала – весь путь к победе в Гонке Оси в 1953 году.

После победы всё изменилось. Лука встретился с настоящим фюрером и не показал ему язык (хотя волосы на затылке встали дыбом; чисто инстинктивная реакция). Победоносный стал не просто частью душащей его системы, а её лицом. Его портрет был увековечен на плакатах с лозунгами «Слава Победе!», развешанных по всей империи. «Мы сильные, – думали арийцы каждый раз, когда видели их. – Мы столь непобедимы, что даже четырнадцатилетний мальчик смог пересечь континенты и победить».

Но когда сам Лука смотрел на эти плакаты, он не чувствовал себя сильным. Не ощущал правильность происходящего. Он чувствовал себя… поглощённым. Люди смотрели на него – мальчика в чёрной куртке, с волосами, подстриженными по-военному коротко, с приветственно вскинутой рукой, – но не видели его настоящего.

Так что хлебные крошки бунта и недовольства Луки становились всё крупнее, а Лука – всё смелее. Пачка сигарет в неделю. Коричневая куртка вместо классической чёрной формы гонщиков. Яростное высказывание – иногда два или три – о сложившемся положении вещей, всегда и только в правильной компании. Лука очень расчётливо нарушал правила. В самый раз, чтобы слыть бунтовщиком, но не получить билет в один конец до трудового лагеря.

Но после того, как фройляйн вернулась за ним, когда она вступила в бой с японскими солдатами и проиграла, когда оружие было отобрано, а руки – связаны, когда их запихнули в патрульный фургон, словно чёртов тюк сена, Лука понял, что совершил ошибку.

«Фактически, – размышлял он, пока фургон ехал по улицам Токио, – я довольно много ошибался». Спустился к докам. Преследовал не-Адель в саду. Пригласил её на Бал Победителя. Но самое главное, влюбился в неё (и не главное тоже, если на то пошло).

Девушка сидела рядом, устремив взгляд в окно, когда они въезжали в ворота Императорского дворца.

– Быстро мы вернулись, – пробормотал Лука.

Он смотрел на фройляйн и ждал. Ждал, что она закатит глаза. Возразит. Хоть что-нибудь. Но не-Адель продолжала смотреть в окно, лицо белее мела. Луке было бы легче, если бы она кричала. С ругательствами и обвинениями он мог бы справиться. Но с тишиной…

Луке никогда не нравилась тишина.

Её молчание было повсюду. Ещё вчера Лука прошёл в ворота Императорского дворца, сопровождаемый бурей оваций и вспышками камер. Сейчас ничего этого не было. На территории дворца было удивительно тихо для места, где только что был застрелен фюрер. Не было больше неистовых эсэсовцев, прочёсывающих сад. Фонари почти не горели; большинство окон погасло.

Лука и не-Адель были переданы СС и отведены в бальный зал. Здесь выключили музыку, избавились от гостей. Камеры «Рейхссендера» лишились операторов – их шесть глаз ослепли, – но остались стоять, окружая усыпанный стеклом танцпол. Тело Адольфа Гитлера лежало среди осколков. Кто-то накрыл труп простынёй, когда кровь ещё не успела высохнуть. Пятна пропитали ткань. Красный цвет постепенно увядал…

Фюрер, человек, который всегда был превыше жизни – чьё лицо было повсюду, вечно (над каминной полкой в доме родителей, на экране телевизора, в каждом учебнике) – теперь стал пищей для червей, ожидающей своего часа. Лука – не беря во внимание возможность оказаться замешанным в убийстве, подвергнутым пыткам и казнённым – не был ужасно расстроен его смертью. Странно, но охранники из СС тоже не особо из-за этого убивались. Высшие чины даже улыбались: кровожадное выражение, не подчёркнутое ямочками и добрыми морщинками. Такому не место на лице человека.

– Победоносный Лёве, – пророкотал офицер СС, когда их вытолкнули к нему. – Такого я от вас не ожидал.

Чтобы поведать сказку о своих злоключениях, лучшего времени было не найти. У Луки был дар убеждения, который помогал выпутываться из проблем. (Для примера: убедить распорядителей Гонки Оси, что, да, он действительно носит коричневую куртку в знак уважения отца, ветерана войны. Разве главная цель гонки не показать, что нужно чтить семью и военные победы?) Но Лука понимал, что история, как он отважно преследовал девушку по всему Токио, чтобы самостоятельно её задержать, не сработает по одной простой причине: фройляйн пришла спасти его жалкую задницу. Она сражалась за него, как за союзника. Друга.

Доказательства сложились так, что теперь Луке не помогут ни уверенные ухмылки, ни изворотливые объяснения. Их с не-Адель судьбы связаны. Хорошо это или плохо.

В данный момент казалось, что очень-очень плохо.

Лука осмотрел форму офицера, пытаясь определить его чин. На среднем пальце мужчины поблескивало золотом кольцо-печатка – украшенное двойной руной «Зиг». Два посеребрённых дубовых листа на воротнике. Верный символ…

– Штандартенфюрер…

– Баш.

– Спасибо, штандартенфюрер Баш, – кивнул Лука. – Думаю, вы только что подсказали название для моей автобиографии.