Читать книгу - "Homo Incognitus. Автокатастрофа. Высотка. Бетонный остров - Джеймс Грэм Баллард"

Я узнал собственную машину. Буксировочные тросы еще оставались на переднем бампере, кузов был забрызган маслом и грязью. Я заглянул через окна в салон, проведя рукой по грязному стеклу, встал перед машиной на колени и уставился на помятые крылья и решетку радиатора. Несколько минут я смотрел на битую машину, пытаясь воссоздать ее заново. Ужасные события промелькнули у меня в мозгу на спущенных шинах. Больше всего меня удивили масштабы повреждений. Во время столкновения капот вздыбился над моторным отсеком, скрыв от меня подробности. Оба передних колеса и двигатель вдавились в отделение водителя, погнув пол. На капоте остались пятна крови, черные засохшие струйки тянулись к дворникам; крохотные темные пятнышки покрывали сиденье и руль. Я подумал о мертвеце, лежавшем на капоте автомобиля. Кровь, текущая по смятой нитрокраске, была мощнее, чем сперма, стынущая в его яичках.

Двое полицейских шли по площадке с черной немецкой овчаркой. Когда они миновали меня, я отпер водительскую дверь и с усилием ее распахнул.

Я опустился на покосившееся пыльное сиденье, втиснувшись перед подавшейся вперед рулевой колонкой. Потом втянул в машину дрожащие ноги и поставил ступни на педали, так вылезшие из моторного отсека, что колени прижались к груди. Приборная панель с треснувшими циферблатами часов и спидометра вмялась. Сидя в разбитом салоне, я пытался представить самого себя в момент столкновения, понять, как нарушилась связь между моим телом и защищающей его технологией. Я вспомнил, как ходил с близким другом в Имперский военный музей, вспомнил, какую грусть навевал фрагмент кабины японского истребителя «Зеро» времен Второй мировой. Путаница электрических проводов и паутина рваного брезента на полу передавали одиночество человека на войне. Мутный триплекс фонаря кабины хранил маленький уголок тихоокеанского неба и рев разогревающегося двигателя истребителя на палубе авианосца.

Полицейские играли с собакой на площадке, а я открыл бардачок. Внутри, покрытые грязью и обломками пластика, лежали вещи, которые Кэтрин не смогла забрать: атласы дорог, легкий порнографический роман, который Рената как бы в шутку предложила мне почитать, и полароидная фотография: я сфотографировал ее в машине на фоне водохранилища с обнаженной левой грудью.

Металлическое блюдечко пепельницы выскочило мне на колени, осыпав дюжиной окурков с пятнами помады. Каждая сигарета, выкуренная Ренатой по дороге из офиса к ней домой, напоминала мне о том или ином половом акте между нами. Глядя на этот маленький музей возбуждения и возможностей, я понял, что смятый салон автомобиля, будто специально модифицированный для жуткого калеки, в ближайшем будущем подходит мне идеально.

От ворот послышался голос полицейского, и в лобовое стекло я увидел женщину в белом плаще – она ходила среди разбитых машин. Появление здесь привлекательной женщины отвлекло меня от грез над дюжиной окурков. Женщина подошла к соседней машине – разбитому в серьезном столкновении кабриолету. Умное лицо утомленного врача, широкий лоб, прикрытый волосами…

Не думая, я хотел было вылезти из машины, но замер за рулем. Хелен Ремингтон отвернулась от разбитого кабриолета и взглянула на капот моего автомобиля, явно не узнавая машину, убившую ее мужа. Подняв голову, она увидела в пустом лобовом стекле меня – я сидел за погнутым рулем среди высохших пятен крови ее мужа. Выражение глаз почти не изменилось, однако рука непроизвольно поднялась к щеке. Хелен оценила повреждения моей машины, переводя взгляд от смятого радиатора к задранному рулю в моих руках. Затем она провела краткий осмотр меня самого – терпеливым взглядом врача, столкнувшегося с трудным пациентом, набравшим целый букет симптомов.

Женщина двинулась к разбитому грузовику. Меня снова потрясли ее ноги – внутренняя поверхность бедер, обрамляющих широкий лобок, развернута, словно открываясь ряду разбитых машин. Она ждала, что я приду на полицейскую стоянку? Я понимал, что некоторая враждебность между нами неизбежна, но в голове уже рождались другие чувства: жалость, эротичность, даже странная ревность к мертвецу, которого знала она, но не знал я.

Хелен вернулась; я поджидал ее на покрытом масляными пятнами асфальте.

Она кивнула в сторону поврежденных машин:

– После такого как люди могут хотя бы смотреть на автомобили, не говоря уж о вождении?

Я промолчал, и она тихо добавила:

– Я хочу найти машину Чарльза.

– Ее здесь нет. Наверное, еще в полиции. Их эксперты…

– Мне сказали, она здесь. Утром сказали. – Хелен критически оглядела мой автомобиль, словно пораженная кривой геометрией. – Это ваша машина?

Рукой в перчатке она коснулась решетки радиатора, ощупала оторвавшуюся хромированную стойку, словно пыталась разыскать следы присутствия мужа среди пятен крови. Я не разговаривал с этой усталой женщиной и чувствовал, что должен выразить формальные соболезнования по поводу смерти ее мужа и ужасного акта жестокости, объединившего нас. И в то же время рука в перчатке на поцарапанной хромированной поверхности вызывала острое сексуальное возбуждение.

– Вы порвете перчатку. – Я отвел ее руку от радиатора. – Не стоило нам сюда приходить. Странно, что полиция вообще не перекрыла вход.

Крепкое запястье женщины прижалось к моим пальцам в каком-то несговорчивом раздражении, словно она репетировала физическое отмщение мне. Ее глаза разглядывали черное конфетти, рассыпанное по капоту и сиденьям.

– Вы сильно пострадали? – спросила Хелен. – Кажется, мы виделись в больнице.

Я не в силах был произнести ни слова, глядя, как она почти навязчиво прижимает волосы к щеке. Ее сильное тело, нервное и сексуальное, образовало крепкое единение с помятой и покрытой грязью машиной.

– Мне не нужна машина. На самом деле меня поразило, что я должна заплатить за ее утилизацию.

Хелен глядела на меня одновременно с ненавистью и интересом, как будто признавая, что ее мотивы прийти сюда были так же двусмысленны, как и мои. Я чувствовал, что в утонченной и сухой манере она уже обдумывает возможности, которые открыл перед ней я, изучает инструмент извращенной технологии, убивший ее мужа и закрывший главный проспект ее жизни.

Я предложил подбросить ее до больницы.

– Спасибо. – Она шагнула вперед. – Если можно, до аэропорта.

– До аэропорта? – Я словно ощутил странную потерю. – А что, вы уезжаете?

– Еще нет – хотя, как выяснилось, многие ждут не дождутся. – Хелен сняла очки и безрадостно улыбнулась. – Смерть в семье доктора вдвойне угнетает пациентов.

– Но белое вы носите не для того, чтобы ободрить их?

– Если бы я хотела, то носила бы кровавое кимоно.

Мы сели в мою машину. Хелен сообщила, что работает в иммиграционной службе лондонского аэропорта, и, держась от меня подальше, прислонилась к дверной стойке, критически оглядывая внутренность автомобиля – воскрешение гладкого винила и шлифованного стекла. Она следила, как мои руки трогают органы управления. Вес ее бедер формировал зону сильного возбуждения, и я догадывался, что ей это известно. Ужасный парадокс: половой акт между нами станет ее своеобразной местью мне.