Читать книгу - "Византиец. Ижорский гамбит - Алексей Борисов"

– Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как, – делился слухами со своими товарищами Микула.

– Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так, что ли? – не веря в сказанное, усомнился Путята.

– Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы с ним три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь вот просит, чтоб из полона выкупил.

– Нет ничего проще. Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. – Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. – На, сходь, отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.

Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё полтушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу – быстрое движение пальцев рук, и готов узелок.

Снорри сидел на борту ладьи, свесив ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а также ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, насаждавшим свои порядки и являющимся виновниками потери столь доходного места. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло и после смерти матери было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлассон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе как финская колдунья, выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.

– О… Микула, снова хочешь истории послушать? – Снорри с сожалением посмотрел на удочку – рыбы не было. – Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.

– Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. – Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.

Что для голодного организма пол-утки, так – три минуты трапезы. Но свей управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.

– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.

– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема на шесте стоит.

– Да уж, – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума было мало, – чем больше богатства, тем меньше сострадания, – дело плохо.

– Ты не переживай, Снорька, потерпи чуток, – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, – выкупим тебя али обменяем.

– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов^[4], – уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлассон.

В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов – самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – такие же, как и мы.

– На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться и к кому лучше ходить в гости.

– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

– Есть, конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.

Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.

– Это хорошо, – промычал Биргер.

– А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите. Слушай, а как это тебя угораздило?

– Шлем прадеда, с полумаской. Нос прикрыт, а хлебало… да и Людвиг знатный рыцарь.

– Очень знатный, – Сбыслав перешёл на шёпот, – я тебе по секрету скажу: тебя правнук германского князя Оттона пометил. Только ты помни, это секрет.

Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а новгородцы встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. «Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом», – думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь он захотел стать похожим на этих руссов.

* * *

Передовой отряд дружины Александра Ярославовича прибыл в лагерь новгородцев к полудню, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек. С этих слов обрисовывался неутешительный вывод: бросаться в бой при соотношении один к пяти – чистое самоубийство. И даже если князь приведёт с собой в два раза больше воинов, чем сейчас новгородцев, то всё равно, численный перевес будет у противника.

– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.

– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился, – да ижорских охотников с три десятка.

– Ничего, конный это как три пеших, у Пахома Ильича почти сотня, и стрел он нам передал столько, сколько я в жизнь не видел.

– Это так, людей бы с луками к этим стрелам.