Читать книгу - "Перезагрузка времени - Отто Шютт"

К нему не заходили посетители. Ни коллеги, ни полиция, ни инспекторы. Даже медперсонала не было видно. Во всяком случае, он не помнит, чтобы с кем-нибудь общался. Вообще ничего не помнит с момента, как потерял сознание на лужайке японского посольства.

Под тонкой простыней, в прохладной темноте земного притяжения, в окружении благодатной тиши, схлопнувшейся до размеров койки, он пролежал часов пять, а может, и дольше. Сознание по крупицам возвращалось к нему.

Вначале он понял, что находится в пространстве. Оно было безликим и пустым, и только бесформенная мысль парила над бездной. Затем прорезались кислые запахи просроченных белковых картриджей, шелестящие звуки вентиляции, гоняющей затхлый воздух. Понятие времени пришло вместе с собственным именем. Физиологические ощущения навалились слабостью, затрудненным дыханием и тошнотой, подкатывающей к воспаленному горлу, тяжестью сомкнутых век, зудом и головной болью, усилившейся, когда он пытался вспомнить, зачем поплелся в дипмиссию враждебной страны. С дурным предчувствием, рассеянно он обратился к теореме Эренфеста⁸⁹ ― он помнит название, уже хорошо! ― чтобы наравне с математическим доказательством выстроить порядок в памяти.

Он вслушивался в безмолвие ― холодная тишина. Внутренний голос молчал. Не хватало слов, чтобы думать, ничего не осмыслить, все скрыто. Напряженные нейроны чувствуют незаполненность, ячейки, в которых должны храниться теоремы и тщательно опровергнутые гипотезы, пусты. Словно нарочно оставленные пробелы, эти пустоты вызывают физическую боль в висках. Мысли оживляются, безостановочно обмениваются впечатлениями ― одно хуже другого: «Тебя хотят превратить в растение» ― пугают одни, «Твою память навсегда изъяли» ― подначивают другие. Он же хранитель времени ― это утверждение возникло случайно, ― так почему же его сознание подернуто непроницаемой темнотой?! Темный… как запекшаяся кровь, как нечто твердое в вакуумном контейнере… Облик мертвой Юмису всплыл неожиданно и потянул за собой вереницу безумных смертей, свидетелем и соучастником которых он стал пару дней назад. Обезумевший Каони стреляет в молоденькую девушку. Стреляет в Сержа. Его замученный отец умер спустя минуту. Хайлл Хантер, Юджин Донахай, Анна Андреевна… Бесконечный список призраков, имена которых звучали далекими отзвуками. Лица ― угрюмые, добрые, рассеянные, хмурые ― столько лиц, проступающих из глубины пережитых событий. Образ белокурого Трэя вещает мелодичным голосом, но слов не разобрать ― и вот его окровавленный труп висит на козырьке. Ён ошеломлен, но не огорчен, ведь перезагрузка времени вернет друга из небытия. Именно так он думал в тот момент. Но антибитовый передатчик в «Зоне А» был уничтожен аннигиляционным взрывом. Течение времени стало необратимым.

Теперь картина случившегося восстановилась поминутно. Разобравшись с прошлым, он взялся за настоящее. Что представляет из себя реальность по ту сторону зажмуренных век? Он в провинциальной больничной палате, в которой восстановили его изуродованное тело, в тюрьме или подвале? Он в плену или свободен, в Пусане или в Нью-Нью-Токио? Нет сил, как все зудит… Отсрочить столкновение с реальностью уже невозможно, пытливый ум не в состоянии вынести неопределенность. Оттого, посмотрит он на правду или нет, ничего не изменится, он в той действительности, от которой не убежать.

Открыл глаза.

Непривычно шершавым голоском скомандовал: «Включить свет». Тьма не расступилась. Хотел раздвинуть пальцы, чтобы подсветить аэроэкраном и узнать который час, но тут его ждало шокирующее открытие. Дело было вовсе не в том, что медперсонал нарушил законы идеалистического корейского общества ― гражданам не имели права отказывать в доступе в Сеть, и по Конституции ему обязаны восстановить наиважнейшую составляющую его личности, ― а в том, что у него не было руки. Обваренную аннигиляцией руку оттяпали по локоть. Неужели ему поставят протез вместо того, чтобы регенерировать конечность? Разве в современной медицине такое позволительно?

Странные ощущения: кисти нет, но она чувствуется, будто сминает ноющими пальцами простынь.

Он уселся на жесткий матрац, подобрал колени, покрутил головой, отметив ее легкость. Провел от щиколотки до пояса и обратно. Бедра щиплет от укусов каких-то насекомых, а икры онемели, будто не свои; кожа ощущается то шелковой тканью, то дублёной шкурой. Откуда взялся такой некомпетентный медперсонал, что плохо отмыл его от засохшего биогеля? На животе и плече по грубой шишке ― шрамы от выстрелов. Пальцы, совсем несмелые, шагают ― нет, волочатся ― по плечу, шее, щеке. Не может быть! Нет глаза. Левого глаза нет. Яма в черепе. Как он будет видеть?

Он едва успел склониться, как его вырвало кисельными сгустками.

– Кто-нибудь! Отзовитесь! Тут есть доктор? – кричал он охрипшим голосом. Глухое эхо подсказало, что он в маленькой комнате. Вряд ли его кто-то слышит. Чуть различимая сереющая полоска, пробивающаяся из-под двери, так и не нарушилась чьей-либо тенью.

Ледяной пол устилал слой пыли, под босыми подошвами ног скатывающейся в шерстяное волокно. На уровне пояса он нащупал скобу, обернутую бечевкой – дверная ручка. Правее, чуть ниже подбородка, из стены торчал конус с тянущейся вверх прожилиной. На конусе – вентиль. Повернул. Под потолком, рядом с крестообразной вытяжкой, вспыхнул колпак, окропляющий дергающимся светом грязно-желтые стены бетонного мешка. На крючках, вбитых в длинную доску, болтались посмертные резиновые маски с кругляшками вместо глаз и хоботами вместо рта. На устрашающем плакате бледнели старинные иероглифы. Если он правильно понял, они предупреждали об Инциденте 25 июня⁹⁰ и обороне Пусанского периметра⁹¹. На табуретке лежал пакет с одеждой. Зубами разорвал шуршащий полиэтилен, из которого вылупилась затхлая хламида с рукавами и одноразовые сандалии. Собственная плоть ужаснула. Будто какой-то практикант-недоучка, набивая руку, впопыхах перепутал труп с живым человеком. Пораженную аннигиляцией кожу заменили на заплатки из абсолютно белого, непигментированного пластификата. Местами тело покрывали очаги пылающей сыпи.

Ён поскорее завернулся в халат, повязав его слабым узлом. Ноги сунул в маленькие сандалии. Пятки не поместились.

Он потянул за плетеную скобу – скрип надолго застрял в ушах. Длинный коридор неравномерно освещали примитивные лампы, покрытые сетчатыми решетками, что волдырями выступали из массивных поперечных балок. Дверь, собранная из досок и подбитая снизу металлической пластиной, захлопнулась от сквозняка, слившись с десятками таких же дверей.

Халат не спасал от озноба. Резкий кашель перевернул свистящие легкие. От спазмов загудело в голове, словно тысячи насекомых прогрызали путь наружу.