Читать книгу - "Солдат императора - Клим Жуков"

Неловко было ужасно, не передать. По кирасе и наплечникам то и дело скрежетали сабельные клинки, я прикрывал лицо и надеялся, что никто не додумается сунуть железку подмышку или по голеням. Но натиск мой увенчался успехом. Когда спадон развалил третье тело, вокруг образовалась пустота, пираты дрогнули, а морячки вперемешку с ландскнехтами и кавалеристами де Овилла волной захлестнули палубу.

Потом мы захватили обе фелюки, разграбили подчистую, изрядно поживившись. Всех пленных пиратов покидали за борт, напутствовав: «Аллах поможет». К тому времени, морская баталия в основном закончилась. Враг бежал, а мы гордо продолжили путь, зализывая раны.

Ваш покорный слуга сидел на палубе, разглядывал тоненькие царапины на несокрушимой стали доспехов и неустанно благодарил императора за щедрость. Рядом расположился Франко, балагурил и умеренно хвастался. Потом мы выпили и заснули.

С утра матросы драили палубу. Поправляли такелаж и вообще приводили судно в порядок. Сеньор Триболо расхаживал довольным котом, непрерывно улыбался и баюкал раненную руку. Он частенько перевешивался за борт, удовлетворенно глядя на сильно просевшее корабельное пузо – результат обильной добычи, взятой на фелюках.

Вино, порох, несколько пушек, куча холодного оружия, в том числе драгоценного, ружья, два ящика с монетами, провиант, вода, что важно, ну и гора разнообразных необходимых мелочей, что прибарахлили хозяйственные моряки, прежде чем поджечь пленённые корабли.

Расплата оказалась удивительно низкой. Четверых парней Триболо, и одного испанца навеки упокоили воды моря. Так всегда, победившая сторона отделывается сравнительно легко. А уж если довелось проиграть, готовься, что половину войска легко можно потерять. Это на суше, где есть возможность смыться. А куда, скажите на милость, смоешься посреди волн? Отчаянных алжирских головорезов в живых не осталось никого. Туда им и дорога, впрочем. Не жалко. Терпеть не могу пиратов и прочих разбойников, особенно, если учесть, что они выделывали в случае победы.

Ночь я провел на палубе ахтердека. Не знаю точно, как это место называется у венецианцев, у меня дома – именно так. Засыпать в смрадном трюме вповалку среди потеющих солдат было невмоготу.

Палуба в теплую погоду – это хорошо. Расстелил плащ, скатал под голову мешок и дрыхни. Воздух теплый, ветерок свежий – одно удовольствие. И хмель к утру гарантированно выветрится. Жестковато спать, правда, но мы привычные. В данном конкретном случае добавлялись некоторые неудобства в виде недоприбранных последствий абордажной схватки, но я постарался, чтобы отрубленных пальцев и луж крови возле моего гнездышка под фальшбортом не наблюдалось.

Вечером народ увлеченно праздновал победу. Особенно морячки, которым не светила высадка и марш по африканскому берегу. Для нас виктория была промежуточной, но все равно, все кто выжил сильно радовались, и дразнили раненных неудачниками. Беззлобно, впрочем.

Выпили. Покушали. Снова выпили. Поорали песен. Устроили дикие пляски. Камрад Шайсе едва не вывалился за борт. Выстроились в ряд и пугали голыми задницами товарищей на соседних кораблях. Кидались прошлогодними яблоками в аналогичные задницы над чужими бортами. Ссали строем в море. Капитан Джузеппе внезапно обиделся, сказав, что так мы оскорбляем морских богов. Задабривали морских богов швырянием объедков и винным душем. Дельфины сожрали объедки, и Джузеппе увидел в этом явный знак благоволения, после чего мы напились уже по настоящему. Пара моих новобранцев подралась с испанцами. Разняли. Помирились. Выпили за дружбу. Блевали за борт.

Словом, нормальная военная гулянка.

Хорошо хоть сознательные вахтенные несли службу и не предались соблазну. Завистливо цокая языками и неодобрительно покачивая чернявыми головами, они мужественно вели судно посредством сложной комбинации парусов и кальдерштока^[104].

Флот шёл на Африку, а мы устроились спать, и скоро под кострами звезд раздалась мощная храповая разноголосица.

Я неумолимо проваливался в беспамятство, рядом посапывал дон Франциско. Так кончилась ночь, и начался новый день.

С самого утра, пока похмельные матросики прибирали судно, я слонялся по палубе, отлавливал бойцов и заставлял чистить оружие и ремонтировать ремни на доспехах. Де Овилла был занят примерно тем же. Иногда мы сталкивались, и он дарил мне чрезвычайно интригующие взгляды. Что бы все это могло значить?

«Не приставал ли я к нему во сне?»

Чушь! Отставить! Мы тут на службе!

Садилось солнце, наступала ночь очередного дня. Я тупо пялился на закат и ни о чем не думал. Вымотался, четно говоря за день. Не знаю отчего, но нешутейно устал.

Наилучшее место для отдыха и поглощения пользительного морского воздуха находилось на баке, который я и оккупировал, вальяжно привалясь к фальшборту. Солнышко дарило миру последние на сегодня сполохи, неумолимо погружаясь в багровеющий горизонт. И с чего я додумался в свое время сравнить ласковое светило с пауком? Я положительно отношусь к паукам, они мух и комаров поедают, но сравнение априори неверное, оскорбительно даже.

Хорошо-о-о-о-о то как…

Наслаждался я относительным уединением не очень долго. А может быть и долго, не помню. Потом я заметил, что рядом стоит дон Франциско и занимается тем же самым.

Некоторое время мы стояли молча и впитывали неповторимые флюиды безбрежного морского заката. Через некоторое время, совсем надо сказать небольшое, молчание сделалось неловким.

Бывает такое, вы знаете, стоит человек и помалкивает, совершенно наедине с собой. Подходит другой и, если они знакомы, совместное присутствие само собой образовывает из двух разных человеков компанию. А молчать в компании долго невозможно – неосознанные культурные табу срабатывают. Вот почему, скажите, два друга-приятеля, оказавшись рядом, не могут совместно помолчать? Не знаю. Я вот не могу.

– Вечер добрый.

– Buenos noches, ага.

Не то, что бы мне хотелось избавиться от испанца, но о чем говорить на фоне вечности, было решительно не ясно. А говорить что-то было надо. Я положил локти на фальшборт, сделал себе участливое лицо, и начал нести дежурную вежливую чушь.

– Раненных у тебя, я слышал, немного?

– Немного.

– Все в порядке? Промыли, перевязали? Сам знаешь, царапина тоже бывает смертельной.

– Все хорошо. Ты как будто не знаешь.

– Я просто спросил. Нам еще до-о-о-лго воевать вместе. Считай это профессиональным интересом.

– Послушай, корабль не так велик, друг мой. Ты сам прекрасно знаешь, что и как с раненными. Твои ребята точно так рядышком обретаются и получают точно такой уход. Обязательно говорить ни о чем?

Ну знаете… какой требовательный.

Ваш верный рассказчик перестал лепить из физиономии маску благожелательности, повернулся к испанцу, оставив левый локоть подпирать планширь, а правый поместив в уютную развилку между рукоятью кинжала и собственным боком. Точно такую же позицию занял Франциско. Весь облик его говорил о продолжительной и серьезной беседе.