Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

я был раньше глупцом! Еще до того, как… Теперь-то я умный. Теперь-то я понимаю собственную глупость и безответственность! Но какой смысл в подобных уроках? Что хорошего в приобретенной таким способом премудрости, если за нее приходится платить надеждой?

– Не знаю, – повторил Санджусто очень тихо и смиренно.

Итале вдруг почувствовал жгучий стыд. Некоторое время он молчал, говорить о своих переживаниях ему совсем расхотелось. Привычка громко протестовать была в нем достаточно сильна, ибо возникла на благодатной почве, но теперь с этим пора было кончать и возвращаться к еще более старой привычке: к молчанию.

Снова проснулся Стасио, захныкал, и Итале, усадив малыша на колени, позволил ему играть с пуговицами на своем жилете. Горы, с одной стороны ярко освещенные солнцем, а с другой – совершенно черные, казалось, совсем сомкнулись над дорогой, однако лошади теперь бежали быстрее: дорога постепенно выровнялась, и вскоре, за перевалом, они увидели Партачейку, раскинувшуюся в узкой долине. Мальчишка-форейтор приветствовал ее появление протяжным свистом. Итале со стесненным сердцем смотрел на горбатые островерхие крыши Партачейки, на ее извилистые улицы, на лестницы между тесно стоящими домами, на монастырь Синвийя, хмуро взиравший на город с холма и казавшийся совершенно белым на фоне темного склона горы, на гостиницу «Золотой лев», где он любил бывать ребенком и любоваться тем, как въезжают в город высокие запыленные экипажи из каких-то далеких невообразимых мест…

– А теперь куда? – спросил Санджусто, когда они уже стояли посреди булыжной мостовой.

Итале, казавшийся совершенно растерянным, не сдвинулся с места:

– Не знаю. Я как-то не подумал…

В дверях «Золотого льва» появилась жена хозяина и с любопытством уставилась на молодых людей.

– Пошли! – решительно сказал Итале, и они стали подниматься по длинной лестнице с широкими, выложенными серой плиткой ступенями; миновав перекресток, они по узкому переулку добрались до второй такой же лестницы, которая привела их к воротам, за которыми виднелся старый сад. Здесь Итале наконец остановился.

– Итале… – Санджусто, видимо, тоже все это время что-то решал для себя, – знаешь, твои родственники… Все-таки мы явились как снег на голову. Будет лучше, если я пока остановлюсь в гостинице, а потом, когда это будет удобно, мы с тобой встретимся.

Итале с сердитым недоумением посмотрел на него, потом рассмеялся и сказал:

– А ты не сможешь остановиться в гостинице! У нас с тобой ни крунера не осталось. Ладно, не трусь, вперед!

Он рывком отворил калитку. Санджусто нерешительно последовал за ним по дорожке, обсаженной флоксами и анютиными глазками. На пороге дома их встретила юная служанка, при виде незнакомцев ставшая чрезвычайно неловкой, которая и провела их в гостиную, очень аккуратную, даже строго убранную комнату с широким окном. Вскоре туда вошла седовласая женщина, которая сперва тоже смотрела на молодых людей несколько озадаченно, потом удивление в ее глазах сменилось испугом, и она, схватившись рукой за горло, прошептала:

– Итале… Боже всемилостивый, Итале!

– Прости, прости, – говорил Итале, обнимая ее. – У меня не было ни малейшей возможности заранее дать знать о своем приезде. Прости меня, моя дорогая…

– Какой же ты худой! – прошептала Пернета, потом вдруг выпустила его из объятий и быстро сказала: – Не волнуйся, дорогой, все хорошо, это я просто от неожиданности. Ты же знаешь, в обморок я не падаю.

Она повернулась к Санджусто и поздоровалась с ним – изысканно вежливо, но с явным недоверием к чужаку, как и подобает истинной уроженке Монтайны. Она пожала ему руку, вслух повторив его имя, когда Итале его ей представил, и тут же захлопотала, сперва пригласив их сесть, спрашивая, не хотят ли они умыться и поесть, совершенно уверенная, что они умирают от голода. Пернета ни словом не обмолвилась о том, что могло бы расстроить или смутить Итале и Санджусто, если не считать того первого, невольного восклицания. Спросила только, когда он вкратце описал причину своего неожиданного приезда, долго ли он пробудет в родных краях.

– Не знаю.

Это было сказано таким тоном, что Пернета тут же прекратила всякие расспросы. Эмануэль тоже сперва ни о чем друзей не расспрашивал, хотя, надо сказать, и был несколько удивлен, когда, вернувшись домой, обнаружил, что их маленькая служанка чрезвычайно возбуждена и озабочена, Пернета, напротив, неестественно спокойна и иронична, а его собственная спальня, ванная комната, бритвенные принадлежности и чистые рубашки принесены в жертву какому-то неизвестному иностранцу и неожиданно появившемуся у них в доме племяннику.

– Когда ты уехал из Красноя? – таков был первый вопрос Эмануэля.

– Во вторник.

– Что же там происходит? На прошлой неделе почты не было, да и этот дилижанс ничего не привез…

– Газеты не выходят.

– Но почему? – недоумевал Эмануэль; краткий рассказ о днях восстания только подлил масла в огонь. – То есть, если бы ты не приехал, мы тут могли бы и вовсе ничего не узнать? Боже мой! У нас в стране, можно сказать, власть неделю назад переменилась, а мы так ничего об этом и не знаем! Может быть, у нас уже и король появился?

– Нет, пока что по-прежнему правит великая герцогиня, – засмеялся Итале. – Да и вообще никаких особых перемен не произошло. Знаешь, я хочу попросить тебя… Я бы хотел поехать домой, повидать маму. Но… я пока не знаю, каково мое положение здесь. Я ведь был вынужден бежать из Красноя. Мне запрещено находиться в столице. Может быть, и здесь ко мне могут быть применены какие-то санкции… И я бы не хотел…

Эмануэль прервал его:

– А какое значение это имеет для твоих родителей?

– Не знаю.

– Господи, Итале, о чем ты говоришь?!

– Я говорю о своем отце.

– Да… тут ты, пожалуй, прав. Гвиде следовало бы сперва немного подготовить.

– Я ведь приехал к вам потому, что мне просто больше некуда было ехать, – сказал Итале, смертельно побледнев, – но, если власти выдвинут против меня какие-то обвинения, поставят какие-то условия, я сразу же уеду за границу.

Санджусто, войдя в этот момент в комнату, так и застыл в дверях; на шее у него было купальное полотенце.

– Извините, – сказал он по-итальянски и тут же ретировался.

Дядя и племянник стояли лицом к лицу.

– Ты, дурак чертов! – заорал вдруг Эмануэль. – Разве тебе кто-нибудь хоть слово сказал о каких-то там условиях и обвинениях? Ведь я имел в виду только то, что Гвиде нездоров и его необходимо подготовить, чтобы не взволновать слишком сильно!

– Отец болен?

– Да, он с ноября плохо себя чувствует. Как ты думаешь, почему не он и не Элеонора, а именно я приезжал в Совену?

– Но ты же тогда сказал…

– Это он меня попросил не рассказывать тебе о его болезни. И я