Читать книгу - "Империя тишины - Кристофер Руоккио"

– Вам нравится здесь?

– Мм, – промычала она через нос, поскольку в этот момент пила воду. – На Эмеше?

Я покачал головой, и мои волосы – более темные, чем у нее, – упали на лицо.

– В Боросево, в замке.

Я положил руку на диван, словно убеждаясь в его материальности. Валка сделала еще один долгий глоток, золотистые глаза метнулись в сторону.

– Здесь все не так, как у меня дома.

– И не так, как у меня, – согласился я, не уверенный в том, что говорю правду. – Вы хотели бы вернуться домой?

– О боги, нет, конечно, – усмехнулась Валка. – Здесь же ксенобиты.

– А в Тавросе их нет? – спросил я.

– Очень мало, – ответила Валка, поставив стакан на подоконник перед собой. – Экстрасоларианцы завезли кое-кого, еще до того как кланы изгнали их, но эти ксенобиты… социализировались. Они стали своими, насколько это возможно для чужих, и у нас в Демархии нет ничего похожего на Калагах. Ничего… древнего. Это все равно… все равно…

Она умолкла и потерла глаза.

– …Нужно побывать там, чтобы понять. Эти развалины очень древние, древнее всего, построенного нами. Из-за этого чувствуешь себя… маленькой. И всех остальных – такими же маленькими.

Я не ответил. Не мог ответить. Такая постановка вопроса, помещающая человечество в один ряд с другими звездными расами, а не над ними, вызвала бы гнев Капеллы. Валка была тавросианкой, а в Демархии – этом ночном кошмаре для дипломатов – каждый взрослый человек обладал значительным весом на выборах. Она считалась одновременно как частным лицом, так и важной государственной персоной. Обвинение тавросианки в ереси было бы равносильно объявлению войны Тавросу, войны, которой графство Эмеш не желало и не могло себе позволить. Возможно, именно поэтому она казалась мне такой одинокой. Частное лицо, олицетворяющее собой государство. Она была своего рода палатином, хотя ни за что не согласилась бы с этим.

Мне пришлось потрудиться, чтобы исказить свой ответ в нечто приемлемое для камер.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Вселенная огромна. Даже наши великие достижения порой кажутся скромными. Не настолько, как у умандхов, конечно, но все равно скромными.

– Как у умандхов? – повторила она, и ее брови сошлись к переносице, а затем взлетели вверх. – О да!

– Странно, что они не достигли большего за тысячи лет, – заметил я, найдя способ сказать правду, не произнося ее вслух. – Это как раз то, о чем писал Филемон с Неруды. Язык – необходимое условие для развития цивилизации. Если то, что вы рассказали, правда, то… песни умандхов не намного лучше тех, что были у древних дельфинов.

Тавросианка долго разглядывала меня. Я был уверен, что она вспомнит наш недавний разговор о Торе Филемоне, не записанный на камеры. В ее золотистых глазах засветился крошечный огонек, приглушенный печалью.

– Дельфины? – Она задумалась об этом давно вымершем виде. – Это удачное сравнение. Они разумней дельфинов, но, возможно, только в том смысле, что используют орудия. Вы знаете…

Вы когда-нибудь видели человека, говорящего о том, что занимает все его помыслы? Что освещает все глубины его души. Валка рассказывала с такой горячностью, что я на время позабыл обо всем. Та неприязнь, которую она испытывала ко мне при нашей первой встрече, казалось, исчезла без следа, растворившись в еще нерешительном уважении ко мне и сочувствии к моему положению. А я? Я боялся ее. Боялся того, что она символизировала собой, и того, что она думала обо мне. Боялся тайны, которую вынужден был хранить. Тайны своего имени, своего происхождения. Боялся, что она сочтет меня обманщиком, а мой интерес к ее работе – притворным, хотя все, что я проявлял по отношению к ней, было совершенно искренним. Нас всех губит то, что для нас по-настоящему важно, как важна была она для меня в моем одиночестве.

Наконец я прервал ее рассуждения – возможно, слишком внезапно, и я до сих пор слышу свой резкий голос:

– Доктор, а вы уже ужинали?

Она просияла:

– Нет, а вы хотите составить мне компанию?

Это была первая из многих наших совместных трапез – в Боросево и после него. Я чувствовал, как меняется отношение Валки ко мне. Я больше не был для нее варваром, мясником из бойцовских ям. Не могу сказать, начались ли эти изменения в Улакиле или позже, но, когда мы вернулись в ее комнаты тем вечером, она попрощалась со мной приветливой улыбкой и добрыми словами, пообещав, что завтра мы продолжим разговор.