Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич"

когда и дома он стал чуть не с обеда заливать в желудок коньяк (говорят, помогает), и пошла носом кровь, и руки дрожат и, и всегда сдержанный Иван начал сквернословить, материться по любому поводу, даже стоя перед мольбертом, жена встревожилась всерьез:

— Что это с тобой? Может, в больницу ляжешь?.. — Она не произносила слова „алкоголизм", „лечение", но Иван понимал, что она имеет именно это в виду. А он пил от стыда, от тоски. Ему казалось — он грязен с головы до ног... Слава богу', к осени Сталина, по слухам, влюбилась в молоденького еврея Тимкина, рисовавшего что-то вроде кинокадров на картонках, и загорелась тайной мечтою уехать с ним из СССР... Господи! Ей, коммунистке, надоело здесь?! И она была умнее, тоньше, чем Иван думал о ней? Дай ей бог счастья! Иван облегченно вздохнул и, получив „венгерские" деньги, не стал ей звонить, а позвонил Илье Городецкому, с которым и пропил часть гонорара. А когда ближе к зиме узнал, что несколько его картин увозят вместе с картинами других русских „гениев" в Париж (наконец-то!), решил, что и сам туда полетит. Довольно нагло позвонил из родного города в столицу, в Союз художников, но его ошарашили новостью, что документы его неожиданно остановлены. Оказывается, к этой поре еврей Тимкин со своей законной женой выехал в Израиль, выехал тоже не просто, со скандалом, подключив мировую прессу... и его не пускала, конечно, „шоколадница", нажимая на нужные рычаги... И документы Шубина теперь мертвым грузом лежали у ее друзей, в МВД или КГБ, кто знает. И она, злясь на весь мир, разумеется, ждала, когда Шубин объявится с повинной... А Шубин плюнул на Париж и вернулся в Сибирь. И бросил пить. Написал пять или шесть очень сильных работ... Написал бы еще, но из Москвы уже летели телеграммы: Франция ждет советского художника Шубина. В газетах „Юманите", „Пари матч" и других сообщали, что Шубин сидит в лагере... По этой причине необходимо срочно развеять клеветнические измышления западных щелкоперов и лететь.

И Иван полетел в Москву. И выехал — конечно, со Сталиной — во Францию. И снова были бессонные ночи, шоколад и шампанское... она как с ума сошла, часами длились допросы в постели, полные ревности и почти ненависти... и снова они, обнявшись, сгорали... Иван даже толком не разглядел Парижа.

Выставка русских авангардистов имела средний успех, и это озадачило Ивана. Очевидно, к этому времени слишком много „обструкцинистов" появилось в галереях Запада... „Надо искать новое", — подумал Иван. По правде сказать, его давно тянуло к реализму, к суровому, как топор, письму... Он лежал посреди Франции, положив голову на упругие, как воздушные шарики, груди Сталины и пил тошнотворный, как духи, ликер — теперь она любила ликеры — и не откликался на ее ищущие губы, ищущие руки. „Хватит. Пора прощаться. Это уже мерзко."

И Сталина, видимо, поняла — это конец. Хоть они еще спали ночь-другую вместе, но, когда вернулись в Москву, расставание в аэропорту получилось спокойным и холодным.

— Пока...

Для Ивана наступило время поиска новых сюжетов, новой техники письма. Мария не могла нарадоваться — Иван работал. Старшая дочь села читать „Историю Государства Российского" Н.М.Карамзина — Иван купил на барахолке старинное издание. Младшая дочь училась играть на пианино. В дом пришел мир. Ивана Москва не забыла, пригласили в „демократический" Берлин (он не поехал), пригласили в Монголию (не поехал), а на Остров Свободы полетел... И вот однажды, под Гаваной, на берегу неправдоподобно синего и горячего моря, в ресторанчике, под белыми зонтиками он увидел Сталину. Она ничуть не изменилась, сидела за столиком с рыжим бородачом, похожим на маленького Хемингуэя, они пили, глядя в глаза друг другу, и целовались. Ивана передернуло — и здесь, за тысячи километров от Родины, те же лица!.. Художника этого он также знал — из Харькова или Киева... Иван хотел отвернуться, но зоркая Сталина его увидела и, этак мило зевнув, махнула коротенькой ручкой с перламутровыми ноготками, острыми, как школьные перья:

— А вот еще... из СССР. Вас, кажется, Владимир зовут? Или Иван? Знакомьтесь. — Она повела ласковыми глазами в сторону бородача. — Оскар. Пока еще не Оскар. Н-но...

Мужчины пожали друг другу руки, и Шубин заспешил прочь...

Больше Сталину он не встречал. Сменились генеральные и прочие секретари, развалилась партийная машина. Грянули новые времена с танками и переворотами...

И по мере того, как менялась страна и рушились многолетние химеры, Иван возвращался к реалистическому письму. И не потому, что нынче бояться стало нечего, а потому, что время игр, зашифрованных кукишей в кармане кончилось...

Однако вся беда была в том, что теперь и в Россию пришла мода: абстракционизм в чистом виде, в лучшем случае — поп-арт: багеты из колючей проволоки... окурки вместо глаз... На стенах выставочных залов засверкали страшные челюсти в цветочных венках, треугольники и линии, напоминающие извивы тела... И картины именно такие — ни о чем — покупали нынешние богачи, поглядывая на иностранцев, которых, наконец, пустили в город Ивана... Продать за доллары чушь собачью Иван тоже мог. Оставшись совсем без денег, за ночь произвел на холсте портрет потасканной, но еще не потерявшей тень былой красоты женщины. Название: „Дактилоскопия мечты“. Суть в том, что художник работал пальцами, оставляя оттиски — красные, черные, желтые... кончиков своих пальцев... Некий американец ошалел, увидев сие творение, а узнав, что автор — тот самый Шубин, заплатил девятьсот долларов — по нынешним временам деньги огромные... Но все время заниматься подобными поделками было стыдно, хотя многие местные художники, особенно вчерашние партийные лауреаты, принялись кто во что горазд малевать фантастику. А вот реалистические холсты Шубина никто не брал. Иностранцы не верили, что это — тот самый Шубин, а наши говорили: „Зачем нам твоя правда? Мы ее и так знаем!.."

Но вот недавно к Ивану в мастерскую (ему дали-таки мастерскую, в дальнем районе, под трубой алюминиевого завода — от фтора стекла трескаются и осыпаются, как гнилые соты...) забрел полупьяный московский журналист, когда-то писавший о бульдозерной выставке, Алик Мазаев. Увидев гневные и почти примитивные картины Ивана, он опешил:

— Милый!., да ты — титан!.. — Он выражался только такими высокопарными словами. — Микельанджело!.. Как выписаны эти лица!.. Рембрандт и Сальвадор Дали!.. Ван-Гог и Репин!.. — Он считал, что он разбирается в живописи. — Как ты все это соединил?! Офонареть!.. Немедленно в Москву! Там мы найдем умных американцев... Тебе надо с выставкой на Запад,