Читать книгу - "Королевство Хатуту - Дмитрий Романовский"

– Я тоже религиозна, хотя и не пережила всего этого. Религиозность это личное убеждение.

– Она пришла к этому убеждению очень трудным путем. Когда я нашелся, она увидела в этом некую гармонию. Свыше. Я ее сын. Ты ее дочь. А ты хочешь разрушить эту ее гармонию.

Марго отрицательно покачала головой:

– Поль, дело не в гармонии. Мама была одинока и несчастна. И я заняла в ее жизни твое место. Я этого не чувствовала. А когда ты приехал, я поняла, что все эти двенадцать лет я занимала твое место, как и твою комнату.

Марго говорила это все тем же чужим голосом, не глядя на Поля, и это его пугало. Он опять сказал как-то нелепо:

– Ну, если тебя смущает эта комната, давай поменяемся комнатами, – и тут же с раздражением, чувствуя нелепость своих слов, воскликнул: – Никуда я тебя не отпущу!

Она, наконец, посмотрела ему в глаза.

– Хорошо, пусть не завтра. Все равно я должна когда-нибудь уйти.

И тут Поль почти физически почувствовал, что она уходит от него, хотя оставалась стоять на месте. Он крепко ухватил ее за плечи, встряхнул:

– Нет! – и продолжая трясти ее за плечи, почти простонал: – Я же не смогу без тебя жить!

Она посмотрела на него испуганно, он отпустил ее, и она сказала безвольным голосом:

– Я тоже. – Некоторое время они молча смотрели в глаза друг другу. А потом она своим обычным живым голосом стала поспешно объяснять: – Я так привыкла, что ты все время здесь. Со дня твоего возвращения мама следила, чтобы я держала тебя в курсе молодежных событий, и я это делала, мне все время было интересно, как ты меняешься. Ты же менялся на моих глазах. Я видела, как на тебя влияют твои домашние учителя. Они ведь тоже религиозны.

– Религиозны? – удивился Поль, хотя теперь ему было не до религии.

– Да, – подтвердила Марго. – Мама специально выбирала таких преподавателей, которые религиозны. Ты этого не заметил?

– И мадам Монсор тоже? Она же доктор медицины.

– Ну и что? Многие профессоры религиозны, хотя теперь в моде атеизм.

Поль снова взял ее за плечи. В широком махровом халате она казалась ему особенно маленькой и хрупкой.

– Марго, ты на меня сердишься? Я больше не буду заходить к тебе без разрешения.

Она отошла от него, достала с полки пачку сигарет, закурила, присела на письменный стол.

– Ты сказал, что пришел ко мне что-то рассказать.

Поль тут же сел перед ней по своей новой привычке вырхом на стул, забыв что на нем только халат. Марго отвела глаза в сторону, и он быстро сменил позу, сев боком и прикрыв обнажившиеся колени, вспомнив с неприязнью о журнале, который был в ее столе.

– Я хотел рассказать, что поцеловался с Адриеной, когда отвозил ее домой. Это получилось как-то случайно, когда она выходила из машины.

– Да знаю я, – небрежно сказала Марго. – Адриена мне все рассказала.

– Когда? – удивился Поль.

– Когда она пришла домой, она тут же мне позвонила и рассказала, как ты прижимал и целовал ее. Мы же с ней подруги и ничего не скрываем друг от друга.

Адриена все рассказала Марго, а после этого Марго увидела, как Поль обнаружил в ее столе журнал. Все это вместе и послужило поводом для ее раздражения. И ему сразу стало весело. Он теперь с улыбкой смотрел на Марго. Она сказала поучительно:

– А вот зачем ты мне собирался все это рассказать? О таких вещах не полагается никому говорить.

– Мы же брат и сестра и не должны ничего скрывать друг от друга.

– А есть такие вещи, – тоже с улыбкой сказала Марго, – которые нельзя доверять братьям и сестрам.

– Таких вещей нет, – с улыбкой, но твердо сказал Поль. Он уже совсем осмелел и продолжал говорить, глядя в глаза Марго: – Так что имей ввиду: если ты захочешь где-нибудь поцеловаться с каким-нибудь Оскаром, или другим своим лысеющим, или прыщавым мальчиком, ты должна знать, что все это во всех подробностях ты обязана будешь доложить мне, своему старшему брату. – Марго рассмеялась.

– И ты мне тоже будешь обо всем докладывать?

– Конечно. – Он шутливым жестом выхватил у нее сигарету, затянулся, проговорил по привычке: – Говно какое… – вернул ей сигарету. Марго тоже зхатянулась и спросила:

– Когда же ты собираешься пойти к Эдит Пиаф?

– Ты и это знаешь?

– Пиаф пригласила тебя в «Викторию» в присутствии всей компании.

– Я же сказал Адриене, что не собираюсь туда идти.

– Почему?

– Мама же объяснила: Пиаф любят те, кто пережил войну. Я же ее не пережил.

– Поль, иди спать, – и Марго стала за руку тянуть Поля к двери. В дверях она притянула к себе его голову, поцеловала в щеку. – Поль, ты не сердишься, что я на тебя накричала?

– На сестер не сердятся.

– Спокойной ночи.

Утром во время завтрака в гостиной зазвонил телефон. Это была мадам Туанасье.

– Мсье Дожер, сегодня вам придется пропустить еще одну лекцию в университете. Морис Торез хочет с вами поговорить. Лично.

У здания, где помещался центральный комитет коммунистической партии Франции, стояли тесной колонной запаркованные автомобили, и Поль запарковал свою маленькую БМВ в боковой улочке. В приемной кабинета Мориса Тореза сидела секретарша за пишущей машинкой, точно такой как у Марго. Полю тоже хотелось такую машинку, но мама не разрешала ему покупать, она хотела, чтобы у него разрабатывался почерк. Секретарша, когда Поль протянул ей паспорт, улыбнулась и сказала:

– Мсье Дожер, вероятно, на улице все вас узнают. Я тоже сохранила газету со статьей о вас, где вы говорили о коммунизме.

Нажав кнопку на разговорнике, она официальным тоном сказала в микрофон:

– Поль Дожер. – Из разговорника послышался мужской голос:

– Да. И занесите эту газету.

Секретарша достала из письменного стола знакомую Полю газету и провела его через дверь, обитую кожей, в кабинет Тореза. Это был невысокий мужчина лет под пятьдесят с суровым, как и положено у коммунистов, лицом. Он привстал, протянул через стол Полю руку, предложил сесть напротив.

– Мне уже сообщили о вашем желании, мсье Дожер, присоединиться к нашей делегации в Советский Союз. Это не развлекательная поездка. Это будет серьезное совещание в Центральном комитете партии Советского Союза по поводу совместной работы советского и французского комитетов. Какую же роль вы собираетесь играть в составе нашей делегации?

Поль молчал, поскольку ему нечего было сказать, а Торез смотрел на него своими глубоко посаженными глазами, и рот его кривился презрительной скобкой. Но это не было презрением к Полю. Это было постоянное выражение его лица, выражение презрения коммуниста к капиталистическому миру. Торез продолжал: