Читать книгу - "Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин"

сам, потому что по существу он был всего лишь самим собой, а это так мало в сравнении со смертью, отчаянием и бесконечной, смещающейся, подавляющей красотой звезд и бездонного войда, и все это движется в едином порыве, как стая птиц.

Он был испуган и горд. Он не сомневался: все, что он видел, принадлежит теперь ему. Но оно принадлежало и пилотам, и пребывания в испуге и гордости явно было недостаточно. Ему казалось, что он растворяется подобно соли, попавшей в воду.

Осколочное сетевосприятие определяли смерть и боль, но огромное число «Осколков», собранных вместе, тоже играло важную роль, а из них выделялся теперь один центр этого роя. Группа, члены которой знали друг друга и без коллективного чувства, которое обеспечивало работу осколочного трюка через немыслимые расстояния, немыслимые границы. Эта группа была неподвижна, как и сами разбросанные повсюду вокруг флагмана звезды, двигающиеся все вместе, подвижный щит, за которым огромный флагман был почти невидим, почти непознаваем. Он уловил самый край названия: «Параболическая компрессия». Этот корабль был гордостью Двадцать четвертого легиона.

Этот корабль и его «Осколки» были уже на пути к обитаемой планетной системе вражеских инородцев – без всякого приказа, игнорируя все, что сделал, узнал или в чем клялся Восемь Антидот. Их переполняло чувство торжества грядущей победы и злобное предвкушение: они собирались уничтожить все это, наконец…

«Нет!» – подумал Восемь Антидот, но слово сорвалось, пропало внутри широкой полосы взаимосвязанных разумов. Оно было произнесено слишком тихо, чтобы его услышали. Он больше уже не был частью чего-то другого и не мог дотянуться в такую даль.

«Пожалуйста, нет!» Один голос в какофонии, в хоре других отрицаний, звучавших гораздо хуже: «Нет, не позволяй мне умереть… нет, я не могу это сделать, я боюсь… нет, нет, нет, это невозможно, этого не может быть…»

А «Осколки» Двадцать четвертого продолжали двигаться вперед без тени страха, так, будто ничего не слышали.

Глава 19

В практике баланса не существует никаких инструкций, которые бы твердо защищали или требовали соблюдения традиций: если кто-то желает принести жертву крови солнцу и звездам Тейкскалаана, то никакого вреда в этом нет, если только он готов принести жертву крови также земле и воде каждой из планет, или слезам и слюне незнакомца, или чему-то малому и не имеющему значения, как, например, засохшему садику.

Из «Ряда комментариев о практике баланса», том 3 из 57, анонимный комментатор G (запись голубым цветом с левой стороны, датирована приблизительно как сто нелтокских лет спустя после завоевания); анонимный комментатор G пишет на тейкскалаанском, возможно для того, чтобы дифференцироваться с анонимным комментатором F (запись голубым цветом с левой стороны), который пишет на нелтокском. Дискуссию о том, разные ли персоны F и G, см. «Ряд комментариев о практике баланса», том 39 из 57.

Война растворялась вокруг Девять Гибискус со скоростью раскрученного ложкой сахара в воде – слишком быстро, чтобы успевать сокрушаться. Она была яотлеком шести легионов, стояла на мостике своего флагмана, и все сообщения о неожиданной неуверенности врага, об исчезновении атакующих сил, о приостановке движения трехколечных кораблей, разбрызгивающих смерть, которые теперь медленно и внимательно обходили тейкскалаанские корабли, а не разбивали их на части, – все эти сообщения поступали к ней. Она зафиксировала их все. Девять Гибискус повернула стратегический стол и отмечала положение Флота, расположение кораблей противника, обновляя карту максимально близко к реальному времени. Все горячие точки конфликта, казалось, исчезали сами по себе, держали себя в терпеливом состоянии неопределенности. Единственным движущимся объектом оставался Двадцать четвертый, «Параболическая компрессия» Шестнадцать Мунрайз, но даже и она, похоже, стала замедляться, сбитая с толку внезапным исчезновением противника. Впрочем, она не остановилась, и в этом не было ничего плохого. Девять Гибискус предпочла бы иметь Двадцать четвертый в боевой готовности, если это странное ослабление напряжения закончится, если того, что сделал Пчелиный Рой, окажется недостаточно.

Что бы он ни сделал, он уже как минимум выиграл им время. Она кричала, вопила в линию адресной передачи, даже после того как он выключил ее, выкрикивая все те же бессмысленные отрицания, которых стыдилась, но ей было больно. Боль, словно дыры в ее сердцевине, словно кислота инородцев, растворяла себе путь в ней, словно она была металлическим корпусом корабля. Он либо мертв, либо исчез, либо… не в себе. Ее друг. Ее дражайший друг. Что ей делать со всеми его растениями? Как содержать в порядке гидропонную палубу? Что станет с этим долбаным каураанским котенком, которого он кормил? Чем она будет заниматься, если останется только смотреть, как ее профессия – вести войну любым необходимым способом, всеми необходимыми способами – становится ненужной?

Ей хотелось спросить у него: «Пчелиный Рой, что ты делаешь?!» Но он не отвечал ни на одно ее послание. Возможно, он просто съел грибок и умер, а враги поняли это как достаточную жертву.

* * *

Никто не слышал его или не утруждался слушать; все осколочное сетевосприятие было пронизано скорбью или целеустремленной решимостью, которая пресекала скорбь и смерть мерцанием света. Восемь Антидот потерял из виду корабли, охранявшие «Параболическую компрессию»; умер еще раз, простой уродливой смертью, кто-то мыслил очень ясно – «вот дерьмо!», – когда быстро летящий обломок ударил в корпус «Осколка», деформировал его, разгерметизировал стекло. Холод, убийственный холод и злость, а потом ничего.

Восемь Антидот хотел остановиться и выйти наружу, но выхода на было. Ничто не останавливалось.

…Кроме глаз «Осколка», увидевших неожиданную неуверенность в действиях противника. Прекратился обстрел кислотой, растворяющей корпуса, а также энергетическим оружием, «Осколок» почувствовал паузу. Противник словно задумался, все вместе, как одно целое – трехколечный корабль, едва ли сильно большего размера, чем сам «Осколок», повис без движения, потом описал медленный ленивый круг, обойдя два «Осколка», но не атакуя их, он словно пытался зафиксировать их очертания. Враждебные цели исчезли, оставив после себя временно искореженное разрывом пространство, а тейкскалаанские руки тряслись на пультах управления «Осколков», руки, которые сжимались с такой силой, что, разжавшись, изнывали от боли. Задержка дыхания все тянулась и тянулась, тысяча «Осколков» и две тысячи глаз пытались осознать, проникнуться мыслью, что они больше не умирают.

Все, кроме тех, что окружали «Параболическую компрессию» – те «Осколки» не слышали, не слушали, не брали в голову. Они знали свое назначение и возможности, те, для кого искажение пространства, даже благоприятное, было чем-то, что требовало уничтожения, превращения в ничто, чтобы никто не мог сказать, что оно когда-то было. Они замерли на несколько мгновений оторопи, исчезновение противника шокировало их до степени обездвижения, а потом услышали какой-то голос, приказ или просто желание своего порочного сердца и сорвались с места. Быстрее. Еще быстрее.

Потом конвульсия. Дрожь. Восемь Антидоту показалось, что он либо умирает еще раз, либо Двадцать четвертый легион начал ковровую бомбардировку и сейчас он видит прелюдию… неожиданный свет… руки…

Он, ошеломленный, поднял голову, его резко вернуло в его маленькое собственное тело одним огорошивающим ударом, словно безликий Солнечный снял с его лица облачную привязку, принадлежащую Четыре Крокус, и вытащил его из ее «Осколка», как косточку из персика.

* *