Читать книгу - "Оборотный город. Трилогия - Андрей Олегович Белянин"

Опять ни ответа ни привета. Ладно, леший с вами, я два раза предупредил, кто не спрятался, я не виноват. Я пнул последнюю дверь и ворвался в хату, обнаружив нашего лекаря Фёдора Наумовича Бондаренко, тощего как глист, кучерявого как еврей и любвеобильного, как три армянина сразу, дрыхнущим в объятиях крепенькой сорокалетней бабёнки в длинной исподней рубахе…

— Ты чё орёшь, басурманин? Видишь, спит Феденька. Тяжёлый день у него был, пущай твой, как его там… попозже зайдёт… ближе к вечеру.

— Вставай, Наумыч, не доводи до греха!

— А я говорю, ты чего орёшь, ирод?! — едва ли не громче меня взревела тётка. — А ну вон из моей хаты! Не то сёдня ж твоему генералу жалобу подам, что ты на меня сам напал и сильничать грозился-а!

У меня не нашлось слов. Вот бывает так иногда, перемкнёт в груди, и всё! И дышать нечем, и убить эту дуру нельзя, и переорать её, чтоб ещё громче, тоже не получается, со всех сторон одни обломы — это ж какой стресс для психики! Очень полезное слово, Катенька научила…

Так о чём это я? А-а, вспомнил! Я бросился назад в сени, схватил лохань с водой для умывания и, вновь распахнув дверь ногой, выплеснул её содержимое прямо на сладкую парочку…

— И-ий-и-и-йя-а-а-а!!! — на совершенно невероятной ноте завизжала домохозяйка, так что мне едва удалось успеть натянуть папаху на уши, но половина посуды в доме точно перекололась насмерть.

Однако зато Фёдор Наумович сел в мокрой кровати, поднял на меня умеренно осмысленный взгляд и вежливо поинтересовался:

— Хорунжий Иловайский, в чём дело-с? По каковой причине имеете честь меня тревожить-с?

— Прохор заболел, денщик мой, вы его знаете. Вчера на него напала бродячая псина, а сегодня у него вся нога в жутких синяках. Как бы не заражение крови…

— Возможно-с, возможно-с. — Фёдор Наумович достал из висящих на спинке кровати уставных шаровар погнутое серебряное пенсне и водрузил его себе на нос. — Однако не стройте из себя врача-с, милейший! Не вам диагнозы ставить-с! Ваше дело…

— Да знаю, знаю, — взмолился я. — Ну простите меня, Христа ради, и пойдёмте к Прохору. Он там горит весь!

— Нет, я не могу-с так сразу, — зевнул главный лекарь нашего полка. — Мне надо умыться, одеться, позавтракать, похмел… В общем, привести себя в порядок. Буду как смогу-с, буквально через пару часов. Идите, юноша!

— Ах ты скунс с пипеткой, — в чувствах выразился я, цапнул его за руку, одним рывком взвалил на плечи и ринулся вон.

Ни сам Фёдор Наумович, ни его верная пассия даже не успели сообразить, что, собственно, происходит, как я перекинул его на спину коня, поцеловал жеребца в умную морду и тихо попросил:

— Доставь по назначению. Только не урони!

Арабский жеребец понятливо кивнул и дунул с места так, что чёткая тень его ещё несколько секунд в недоумении оставалась лежать посреди залитого утренним солнышком двора.

— Иловай-ски-и-ий… — только и успел взвыть лекарь из необозримой дали сельской улицы.

— Мать твою-у… — слаженным дуэтом поддержала его сожительница.

«Не ложися на краю», — захотелось продолжить мне. Но толку-то вам теперь материться? Я забекренил головной убор, молодцевато козырнул и благородно отступил по улице, не дожидаясь, пока тётка опомнится и кинется на меня с ухватом или скалкой.

Не то чтоб я боялся, нет. Просто ну не самое красивое было бы зрелище. Вот только представьте себе бравого хорунжего Всевеликого войска донского, бегущего по селу от возбуждённой, нечёсаной женщины, в одной исподней рубашке и тапках на босу ногу, с предметом кухонной утвари, применяемым явно не по прямому назначению. Ну смешно же и нелепо, правда?

Хотя, когда русские бабы теми же предметами Наполеона били, общественным мнением оно только приветствовалось, ибо патриотизм был, а с ним и иной коленкор! Короче, если кто сочтёт, что я просто удрал, то… да, я удрал. Чего и не стыжусь и о чём не жалею.

Инстинкт самосохранения — один из первейших у человека, и у меня он развит — слава богу! Причём прошу не путать это с банальной трусостью, при вдумчивом рассмотрении разница более чем очевидная. Инстинкт самосохранения, он всегда есть, силой воли неотключаем, а трусость, она только в минуту опасности проявляется и вполне даже управляема.

Помню, при мне дядюшка станичника одного Георгиевским крестиком награждал. Парень в часовых стоял, а на него турецкий дозор напал. Сразу шесть янычар с кривыми ятаганами! Так он один их всех там же зарубил. Дядя говорит: «И откуда ж в тебе, хлопчик, такая храбрость?» А тот ему недолго думая: «Дык со страху — убьют же! А жить хочется…»

Реальный исторический факт, можно сказать, своими ушами слышал.

Так вот, когда я пешим строем добежал до нашей конюшни, лекарь, бледный, как смерть тараканья, уже осматривал вечно ворчащего Прохора. Мой (дядюшкин?), нет, всё равно мой (хотя по штату дядин!) арабский жеребец смиренно ждал меня у запертых ворот. То ли лекарь через них сам перелез, то ли это конь ему помог перелететь сизым голубем, серым журавликом, белым аистом. В общем, как-то он у нас там взаперти успешно очутился…

Я же легко перемахнул через забор, отодвинул засов ворот изнутри, впустил араба, сунул ему сухарик с солью — заработал, брат, и осторожно встал сбоку от Фёдора Наумовича, чтобы, часом, не заслонить ему свет.

— Как он?

— Однако-с…

— Ох ты ж больно-то как… Куды граблями тычешь, клистирная трубка? Я ж ещё живой, а ты в моей ноге как в салате ковыряешься…

— Прохор, не смей! Доктора слушаться надо, врачи — наши друзья. Делай всё, что этот коновал скажет!

— Однако-с я попросил бы…

— Ай ты ж, щиплет-то как… Ровно спирту на открытую рану плеснули да хреном тёртым сверху засыпали! Щупаешь меня, как бабу, ромашка аптечная…

— Не слушайте его, доктор, он в горячке и не такое скажет. Пока меня не было, матом стихотворным не обложил?

— Однако-с не успел…

— Ща успею! В один момент так словишь комплимент, чтоб фонарём под очами светить и днём и ночами!

Ну вот примерно так и разговаривали. Нет, до рукоприкладства я Прохору дойти, естественно, не позволил бы. Это он от боли так ругается и храбрится, а у самого уже весь лоб в капельках пота и зубы скрипят, аж крошатся…

Многоопытный лекарь держался молодцом, на вопли и угрозы больного не реагировал абсолютно, вот что значит военно-полевая практика. Воистину прав наш бессмертный баснописец Крылов, говоря: «По мне