Читать книгу - "Черный ферзь - Михаил Савеличев"

Залитая какой-то белой пенистой дрянью, что обильно проступает из неряшливого разреза, женщина на сносях стоит, неуклюже растопырив руки, беззвучно открывая и закрывая рот, лупая глазами. Ее кожа претерпевает странный метаморфоз, покрываясь красными пятнами, лишаями, струпьями, повисая быстро темнеющими лохмотьями, обнажая нечто серое, глинистое, что никак не похоже на человеческую плоть.

Рана на животе стремительно расходится. Свордену Ферцу ужасно хочется отвести глаза, только бы не видеть все последующее, но он не в силах, снедаемый жутким, болезненным любопытством увидеть плоды рук своих, а главное – не ощущая при этом ни малейшего раскаяния.

– Отойди, – прохрипел сзади Хераусхоферер.

Огнестрел все еще у него в руках, почувствовал Сворден Ферц. Пальба в мировой свет не успокоила идиота. Жаждет продолжить. Вот только Сворден Ферц ему мешает. Широкая спина Свордена Ферца, который башней возвышается над распотрошенной, как лягушка на опытах, женщиной на сносях. Плевал он на Свордена Ферца. Один заряд – на Свордена Ферца. Другой – на женщину на сносях, что мучительно рожает из себя в результате кесарева сечения, проведенного в антисептических условиях, – нечто темное, клубящееся, посверкивающее, раздирающее изнутри материнский организм, да так, что скальпельный разрез с чмокньем окончательно расходится, превращая женщину на сносях в некое подобие кресла с ручками.

Подобная метаморфоза ошеломляет. Сворден Ферц невольно тянется притронуться к предмету мебели, столь ловко скрученного из когда-то живого тела, но крошечный зазор между ним и объектом его интереса затуманивается, и он с удивлением обнаруживает себя стоящим лицом к Хераусхофереру, протягивая к нему руку, словно и впрямь пытается вырвать у того огнестрел.

Хераусхоферер шевелит почти белыми губами, и с каким-то отстраненным интересом – выстрелит? не выстрелит? – Сворден Ферц смотрит на сжимающую огнестрел руку, за мгновение понимая – выстрелит! – но не делая ни малейшей попытки сместиться с оси огненной волны.

Игла насквозь пронзает плечо, но Сворден Ферц удерживает равновесие.

– Глупый, злобный дурашка, – ласково привечает он Хераусхоферера. – Отдай мне оружие, – рука висит плетью, поэтому Сворден Ферц протягивает другую, со скальпелем.

Хераусхоферер по-бабьи визжит. Он и похож сейчас на бабу – студенистую, рыхлую, обрюзгшую, истеричную. Такой все ни по чем, если это не касается ее шкуры. Огромный, склизский лигух, ползущий по склону горы, безобидный на вид, но стоит его тронуть веточкой, как он начинает источать ядовитейшую слизь, отравляя все вокруг, лишь бы вновь вернуться к полусонному равнодушию.

Огненное жало впивается в бок.

– Дурашка, – еле шевелит языком от внезапной слабости Сворден Ферц, – ты же посадил разрядник… Отдай огнестрел…

Раскаленные зубы смыкаются на голени, от боли Сворден Ферц кренится подорванной башней, и обрушивается в болотную жижу. От тяжести тела травянистая подложка лопается, расступается, и Сворден Ферц с головой погружается в воду.

Темнота и покой. Тишина и слияние. Не хочется шевелится. Не хочется возвращаться на поверхность. Ему надоело болото. Ему вообще надоел мир. Или это в нем говорит предательская слабость? А на самом деле он желает иного? Вода врачует раны, но не душу. Нет ей доступа к душе, потому что он зажимает себе рот ладонью в предчувствии близкой асфиксии.

“Не бойся”, кто-то шепчет в ухо и касается щеки мягкими губами. “Дыши, дыши”. Он послушно вдыхает. Резкая боль пронзает легкие, но тут же проходит. Ведь дышать водой – естественно.

Темнота бледнеет. В ней проступают серые пятнышки света. Словно пузырьки воздуха поднимаются к поверхности. Он протягивает руку и ради любопытства пытается схватить пузырек. Пальцы скользят по чьей-то ноге. Утопленник! Нога в ответ вяло шевелится.

Кто-то глубоко внизу сделал мощный выдох света, серые пузырьки заметались, слились, разгоняя тьму, и вот он видит, что не одинок в теплой купели. Множество нагих тел вокруг. Женских. Тяжелых, брюхатых, грузных, чреватых, непорожних, с икрой, на сносях. Словно русалки в объятом сном подводном царстве. Грезят. Ждут. Терпят.

Ему хочется задержаться, внимательнее рассмотреть этот апофеоз материнству, этот репродуктивный механизм Флакша, скрытый в болотах, что без устали поставляет человеческий материал чудовищной мясорубке душ и тел. Вот только какая цель у мясорубки? И что за демиург приводит ее в движение? Что же такого вкусного можно слепить из нежного фарша человечества, где добро и зло измельчено до первозданной консистенции?

Он пытается схватиться за руки, ноги русалок, но пальцы соскальзывают с их гладкой кожи, и погружение вглубь продолжается. Слой за слоем. Месяц за месяцем. Возраст за возрастом. Воспроизводственный механизм в разрезе. Вспядь от детородной зрелости к еще неловкой пубертатности, от девятимесячной готовности воспроизвести очередное поколение душ к первым дням бластомеры. Великий фрактал человечества. Его суть и единственный смысл. Воспроизвести потомство и сгинуть. Опуститься в бездну и отложиться в придонных слоях, исполнив собственное предназначение.

Насколько же мелки и смешны так называемые трепыхания духа, взлеты фантазии и прочие вертикальные прогрессы! Хочется расхохотаться в лицо тому, кто первый заявит о величии ума человеческого! Услышав слово “культура”, немедленно тянешься к огнестрелу.

Более того, хочется немедленно сдаться, презреть волю к жизни, наплевать на инстинкт самосохранения, смиренно приняв участь лишнего звена на кандалах, что сковывают могучую поступь человеческой эволюции. Кто там нашел в себе силы противостоять прогрессу со скальпелем в руках?! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!

У Совести оказалось резиновое лицо. Оно лежало у него на голых коленях, и тот, видимо забавы ради, тыкал пальцами в прорези для глаз.

Горячий воздух поднимался от разнотравья, и было непонятно – то ли стебли и венчики дрожали именно от этого, то ли от ветра. Впрочем, здесь, на дне зеленого колодца, не ощущалось ни дуновения.

Запах луга столь густ, что кажется – вдохни поглубже и захлебнешься в нем, как в воде.

Разноцветные насекомые перелетали с травинки на травинку. Искристые фасеточные глаза с равнодушным любопытством смотрели на него. Радужные переливы крыльев крохотными частичками пыльцы клубились в восходящих потоках, собирались в полупрозрачные шарики, рассыпались в еле заметные шлейфы, закручивались в крошечные вихри.

Одно из лазоревых созданий, похожее на стрекозу, спикировало ему на нос и бесстрашно пристроилось там, принявшись передними лапками чистить свои глаза.

Совесть неторопливо надел маску, хотя по всему видно, как ему не хотелось прятать вспотевшее… ну, скажем, лицо под резиной. Привычным движением поправив края для более плотного прилегания, он пальцами потрогал щеки, стер струившийся по шее пот и тяжело вздохнул. Взывал к сочувствию, так сказать. Требовал утешения.

Стрекоза надоела. Крохотные коготки щекотали кончик носа. Он осторожно дунул, но лазоревое создание и не думало улетать. Оно шевельнуло крыльями, восстанавливая равновесие, и принялось за чистку брюшка.