Читать книгу - "Деньги не пахнут 4 - Константин Владимирович Ежов"

в подходах ощущалась почти физически: холодная арифметика Shark Capital против изобретательности и заботы о клиентах Epicura.

"Есть пословица, – продолжал Уитмер, – если цена одинакова, выбирай самую красивую юбку. То есть при равных условиях люди склонны выбирать то, что ярче и привлекательнее. Сэндвичи – это наша красная юбка. Мы не просто режем убытки, мы создаём ценность".

Воздух в переговорной загустел, и каждый вдох казался тяжелее. Но лица оппонентов постепенно смягчались. Их глаза уже выдавали то, что язык пока скрывал: доверие начало возвращаться. После долгих переговоров и выступлений Уитмер вместе с Пирсом поднялись на борт частного самолёта. В салоне пахло свежей кожей обивки и лёгкой горечью кофе, который только что налил бортпроводник. За иллюминаторами тянулась тёмная полоса неба, прорезанная огнями взлётной полосы, а двигатели глухо рокотали, словно отмеряя шаги их собственного времени.

– Начинали с ужасающего отставания, – сказал Уитмер, осторожно ставя чашку на подлокотник, – а теперь идём нос к носу.

– Чудо само по себе, – отозвался Пирс, устало улыбнувшись. – Все ждали безоговорочного поражения.

То, что ещё недавно выглядело похоронной процессией для Epicura, вдруг обернулось напряжённой гонкой с непредсказуемым финалом. И оба прекрасно понимали, кому принадлежала ключевая заслуга.

Имя этого человека звучало всё чаще в кулуарах – Сергей Платонов, молодой аналитик из Goldman. Его хитрый ход с продажей "Harbor Lobster" – сделка, обставленная так, будто речь шла не о вынужденной распродаже, а о смелой инвестиции в новую перспективную марку – вызвал восхищение даже у старожилов Уолл-стрит. Его же рукой была выстроена изящная контратака против отчёта Shark Capital, и его же фантазия подарила миру сэндвичи из безлимитного хлеба, ставшие настоящей сенсацией.

– Но почему его не взяли с собой? – осторожно спросил Уитмер, скосив взгляд на Пирса. – Ты ведь обычно держишь его рядом.

На лице Пирса мелькнула тень улыбки, больше похожая на горькую складку.

– Сейчас ситуация иная. Вся страна смотрит на нас. Достаточно одного неосторожного слова – и последствия окажутся необратимыми. А у него язык… чересчур острый.

Уитмер тихо выдохнул, вспоминая. Да, именно Платонов в их первую встречу бросил фразу, которая могла бы утопить карьеру любого политика: "С чёрных клиентов прибыли нет". С подобным балластом на совести рисковать было слишком опасно – в момент, когда решал каждый голос.

И всё же сожаление ясно проступало в глазах Уитмера.

– Но ведь его можно направить, научить… Такой талант пропадает впустую. Вспомни хотя бы последнюю презентацию – там всё было выстроено безукоризненно.

Он даже обдумывал, не поручить ли Сергею публичное выступление с ответным отчётом. Но Пирс встал стеной: категорическое "нет", и в итоге презентацию разделили между собой он и Уитмер. Даже после этого разговор то и дело возвращался к одной и той же теме – возможности использовать Платонова.

– Если бы он вышел к публике… – размышлял вслух Уитмер. – Его манера держать зал могла бы сыграть нам на руку.

– Нет, – твёрдо повторял Пирс. – Он всего год в деле. Даже самый одарённый новичок в дебюте обречён на ошибки. А в условиях, когда каждая минута в эфире оборачивается общенациональной дискуссией, сохранить хладнокровие почти невозможно.

– Может, в этом и есть его сила? Смелость протащит дальше опыта.

– Ставки слишком высоки. Малейший промах – и посмешище на всю страну. Мы не имеем права рисковать.

Уитмер нехотя согласился, но мысль о Сергее не отпускала. В каждом новом обсуждении он осторожно вставлял предложения о том, как можно было бы задействовать молодого аналитика. И каждый раз Пирс обрывал: "Ещё слишком рано".

Однако за этой жёсткой позицией скрывалось не то, что видел Уитмер. Пирс знал Платонова лучше других.

"Он не допустит ошибки новичка, – думал он. – У него голова варит слишком хорошо".

Опасения Пирса исходили из иного: аналитик явно готовил что-то, и это "что-то" чувствовалось, как электрическое напряжение в воздухе перед грозой.

Ситуация принимала оборот, о котором никто не мог даже догадываться. Взрыв общественного интереса, превращение спора о хлебе в национальную забаву, акционерная схватка, вышедшая на уровень общенационального шоу – такого в корпоративной истории ещё не бывало.

Даже Пирс, привыкший к капризам Уолл-стрит и к внезапным поворотам биржевых игр, оказался сбит с толку. А Сергей Платонов – спокойный, словно ледяная гладь зимнего озера. На его лице не дрогнул ни один мускул, ни малейшего намёка на удивление. Взгляд ясный, неподвижный, будто всё происходящее разворачивалось именно так, как и должно было.

Пирс, мастер по чтению выражений и жестов, сразу заметил подвох: никакого изумления в глазах Платонова не было. Напротив, ощущение складывалось такое, будто каждое событие предугадывалось заранее, будто он ожидал именно этого момента.

"Нет, невозможно… – мелькнула тревожная мысль. – Никто не способен просчитать подобный поворот".

И всё же внутренний голос подсказывал обратное. Может быть, Платонов и правда ждал этого часа. В груди у Пирса неприятно кольнуло, как от ледяного сквозняка: "Что он замышляет?"

Чтение намерений Платонова было задачей неразрешимой. Но нутро, выточенное десятилетиями на биржевых торгах, твердило одно и то же: этот безумец готовится всколыхнуть страну. И если дать ему микрофон – хаос накроет всё.

Достаточно одной неосторожной фразы перед миллионами зрителей – и репутация Goldman рухнет в одночасье. Сам Пирс в таком случае останется крайним, обвинённым в том, что не сумел удержать дерзкого новичка. Потеря кресла руководителя была не гипотезой, а практически приговором. Поэтому доступ к трибуне для Сергея был перекрыт наглухо.

Но случилось нечто странное.

– Ладно, – спокойно сказал Платонов.

Ни споров, ни возмущений, ни едких замечаний – лишь короткое согласие. Он отступил, не пытаясь оспорить решение. И именно эта покорность обожгла Пирса холодным подозрением.

Платонов никогда не был прямолинейным разрушителем. Его сила заключалась в другом – в умении поднимать волну вокруг себя, заставлять ситуацию разрастаться до предела, а затем появляться в самый накал, словно режиссёр собственной пьесы.

И теперь, когда он сидел в тени и не делал ни шага, Пирса пронзила мысль: "А что, если он всё ещё расширяет сцену? Готовит почву для ещё большего взрыва?"

Здравый смысл твердил обратное: куда уж шире? Вся страна уже следила за этой драмой, каждое движение попадало в сводки новостей, обсуждалось на кухнях и в барных стойках. Казалось, предел достигнут.

Но интуиция нашёптывала другое: Платонов не собирается останавливаться. Его устраивал лишь ураган, а не буря. Ему нужен был вихрь, сметающий всё на своём