Читать книгу - "Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев"

— Я не в обиде, Егор. Честно. Я сама до сих пор в прострации. Всё это… как дурной сон, только слишком реальный. Знаешь, мне помогла одна старуха из женского барака. Её зовут Хесира. На древнеегипетском это значит «Прославленная». Представляешь, какая горькая ирония? Прославленная, а живёт хуже скота.

Я хмыкнул, несмотря на боль в рёбрах, чувствуя, как её слова ненадолго отвлекают от агонии.

— Да уж, прям звезда местного пантеона. Может, нам тоже придумать себе имена покруче? Я, например, буду «Егор Непобеждённый». Хотя, глядя на меня сейчас, скорее «Егор Привязанный». А ты? Каким бы именем нареклась, если бы могла?

Она фыркнула, уголки её губ дёрнулись в тени улыбки, но глаза остались серьёзными. Она присела рядом, держась на расстоянии.

— Я бы не стала играть в эти игры, Клюквин. Имена здесь — это не игрушка. Они значат больше, чем ты думаешь. В этом мире имя — это сила, это связь с богами. А я… я бы не хотела связываться ни с чем, что пахнет их ритуалами. Лучше останусь безымянной тенью, чем стану частью их системы.

Я покачал головой, чувствуя, как холод ночи проникает в кости, но её слова задели что-то внутри. Решил продолжить, копнув глубже.

— Ну, допустим. А если бы тебе пришлось? Что бы ты выбрала

В её взгляде мелькнула тень насмешки. Она скрестила руки на груди, словно отгораживаясь, и её голос стал холоднее.

— Егор, выбирать не пришлось бы… Имена не выбирают их дают.

Я ухмыльнулся, чувствуя, как глоток воды и её голос слегка притупляют боль. Но усталость и обезвоживание брали своё, и я выдохнул, уже без шуток:

— Давай сбежим, Стелла. Я серьёзно. Я не могу здесь… Больше не могу…

Она посмотрела на меня, её лицо стало жёстче, но в глазах мелькнуло что-то, похожее на жалость. Её голос был твёрдым, без компромиссов.

— Ты еле висишь, Клюквин. Куда сбежим? Ты обезвожен, избит. Выживи сначала. Выдержи эту ночь. А там… посмотрим.

Я замолчал, чувствуя, как её слова оседают внутри, как песок в старой ране. Она была права, и я ненавидел её за это, но в то же время её присутствие было как якорь в этом проклятом море боли. Я отвернулся, глядя в темноту пустыни, где тени пирамид казались живыми, шепчущими древние ужасы. Я ненавижу этот мир, его богов, его несправедливость, но больше всего — себя, за то, что не могу вырваться. И Стелла… она как осколок чего-то, чего я не понимаю, но без чего эта тьма была бы ещё гуще. Может, сбежать и не выйдет, но я выживу. Она тихо ускользнула назад в барак. И пока ночь сгущалась вокруг, оставшись один, я решил, что всё выдержу. Не из гордости, а из упрямства, из какого-то древнего инстинкта непокорности, которым так знаменит мой народ.

* * *

В себя от обезвоживания я приходил несколько дней, но уже на следующий день после наказания столбом меня погнали на работу, не дав отлёживаться в бараке.

Солнце висело над пустыней, как раскалённый диск из преисподней, выжигающий всё живое до корки. Его лучи вгрызались в спину, покрытую слоем засохшего пота и крови. Руки, стёртые до кровавых мозолей, ныли от каждого движения, а пальцы, впивающиеся в край тяжёлой глыбы песчаника, кровоточили, оставляя на камне тёмные пятна. Я тащил очередной булыжник, чувствуя, как каждый шаг отдаётся болью в натёртых ногах, а пот заливает лицо, слепя и разъедая, словно кислота. Воздух вокруг был горячим, как дыхание доменной печи, пропитанным пылью, что забивала горло и лёгкие. Чёрные пирамиды маячили на горизонте, как зловещие тени забытых богов и молчаливые стражи. Я держался из последних сил, стиснув зубы и загоняя боль в дальний угол сознания, полагаясь только на себя, как всегда делал, когда мир вокруг рушился в пропасть. Но даже моя выдержка, отточенная годами жизненных подножек, трещала по швам под натиском этого кошмара, где тело — всего лишь проводник для бесконечной муки.

В голове бушевал вихрь мыслей, раскалённый, как пустынный шторм, яростный, беспощадный, раздирающий изнутри. «Почему я⁈ За что это хтонь⁈ За что⁈ Какой демон устроил этот адский карнавал⁈ Я бы его растерзал, вырвал сердце и скормил воронам! ВСЁ К БЕСАМ СВИНСКИМ!» — ненависть разливалась кипятком в венах, как кислота, разъедающая остатки разума. Как ни удивительно, но эта злость была опорой, но она же грозила разорвать меня на части. Я думал о своей прошлой жизни — о гараже, где я чинил и перебрал движки, о пиве с Мишкой, о том, как всё было просто и под контролем. А теперь? Теперь я — никто, песчинка в механизме древнего ужаса. Моральная дилемма жгла: стоит ли бороться, если всё предопределено? Если каждый удар плети — напоминание, что ты ничто? Но сдаваться значило признать поражение, а я, Егор Клюквин, сигма до мозга костей, никогда не склонял голову. Лучше сгореть в этой ярости, чем угаснуть, как свеча в бесконечной ночи.

Носить в себе ненависть и не расплескать сложная задача. Однажды я не выдержал. С диким рёвом, больше похожим на рык загнанного зверя, я врезал кулаком по лежащей передо мной глыбе. Костяшки на кулаке разбил основательно, острая боль пронзила руку, но вместо того, чтобы утихомирить, она лишь подлила масла в огонь моей ярости. Я задыхался от ненависти, от бессилия, от ощущения, что какое-то древнее, невидимое существо хохочет надо мной из теней этих пирамид, наслаждаясь спектаклем. Рискнуть всем ради вспышки бунта или копить силы для чего-то большего? И я выбрал ярость…

Надсмотрщики, громилы с физиономиями, будто вытесанными из грубого камня,