Читать книгу - "Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов"

Ночью навалился мороз, лютый, какой изредка случается даже в Крещенские дни. Деревья, дома, изгороди заиндевели, небо выморозилось, обнажая допотопный остов мироздания, оттого свет звезд становился нестерпимым для человеческого ума. Над городком встала тишина, от которой хочется молиться и плакать…

Не сон, а тяжелый морок поглощал Савву, томил ужасающими образами, заставлял снова и снова переживать несостоявшееся венчание, истолковывая его как грозное предзнаменование. Он вспомнил о своем видении, непостижимо приоткрывшем грядущее на вечерней службе в Благовещенском соборе. Там промелькнули перед его глазами и отразились во фресках лица отца и сына Строгановых, Аники и Семена, наемника Карего, холопа Офоньки. Сегодня возник пятый лик – казака Черномыса, со слезами на глазах отплясывающего в храме юродивым.

Стало трудно дышать, мучила жажда. Савва с трудом поднялся, доковылял к ведру с квасом, зачерпнул полный ковш – ядреный, кислый, ударяющий в дыхание, он был крепкий, как хорошо выдержанная брага. Бросило в пот, сначала большие соленые капли выступили на лбу, затем – на шее и вот обняли все тело паутиной скользящих холодом нитей.

«Господи, – Савва перекрестился, – не оставляй нас, как пастырь стада, в руках лукавых волков».

Послушник накинул на плечи полушубок и вышел во двор… Волчий вой доносился со стороны леса, разгоняясь по толстому льду замерзшей Камы, врывался в городок долгими утробными звуками матерого: «у-у-у-о-о-а-а». Ему вслед высокими голосами с взлаиванием вторили переярки: «у-у-ау-ау-о-о».

Проведя не один год в Парме среди зырян и пермяков, Снегов научился хорошо различать волчьи голоса, потому-то теперь больше всего его волновало отсутствие воя волчицы. Не чуя холода, Савва жадно прислушивался к вызывающему ужас волчьему многоголосию – бесовской литургии, как ее называл настоятель Пыскорского монастыря Варлаам.

«Господи, да что же это? Нет волчицы… – внезапная догадка опалила, словно прошедшая рядом молния. – Никак ее кличут?! Кто объявляет о своей власти в лютой тьме? Волки или волколаки?..»

Савва забежал в дом, кинулся было к Черномысу, но казак пребывал в пьяном забытьи, бормоча и всхлипывая во сне. Подойти к Даниле Снегов не захотел, без того зная, что Карий не спит, а лишь чутко дремлет, держа наготове смертоносное жало. Да и о чем посреди ночи станет разговаривать с наемным убийцей? Что повсюду чудятся мученические лики, что среди обложивших город волков не достает воя волчицы?

– Ложись спать, монах.

Голос Карего прозвучал неожиданно и властно. Савва растерялся, буркнув в ответ:

– Не монах, послушник…

– Какая разница, – усмехнулся Карий. – Волк и волчонок – одно племя…

Такое сравнение Савве не понравилось, но он промолчал – спорить было и поздно, и ни к чему…

– Не обижайся, не со зла сказал, для сравнения…

– Хороши сравнения…

– Ты ж меня душегубом за глаза зовешь, и ничего, не серчаю…

– Как тебя прикажешь величать, с кем вровень ставить?

– Может, я богатырь, коих в старые времена было великое множество. Слышал про таких?

– Как не слышать, слышал. Только они за веру да за землю Русскую стояли, а ты свою удаль на деньги размениваешь.

– Ну, так и мы на Камне стоим, а не на земле Русской. Здесь вера деньгами прирастает, а земля – солью да пушниною. Поэтому и богатыри нынче казаками зовутся.

Савва перекрестился:

– Искуситель ты хуже змея. Все молчишь да смотришь, а говорить станешь, возразить твоим словам нечего, но и принять их нельзя…

– Я не духовник, чтобы мне верить. Поступай по строгановской присказке: «Слушай всякий совет, да примечай, что в дело, а что нет».

– Со свадьбой-то сегодняшней нечисто вышло. – Савва прикусил губу. – Спортили казака…

– Это волчья свадьба, только не звериная, людская. В Валахии о таком слышал. – Данила задумался, припоминая чей-то рассказ. – Там считают, что у проклятых родов волки родичи. Вот они и требуют не человеческой, а звериной свадьбы. Слышишь, завывают-то по-бесовски…

– Никогда бы не поверил, что Карий так может думать…

– А ты и не верь. Просто слушай да примечай, откуда ветер дует, куда птицы летят…

Глава 7

Дальше земли не упадешь

– Ничего, родимая, и не такое бывает на белом свете, было бы с чего слезы пущать! – Василько посмотрел на заплаканную Акулину. – Подумаешь, не повенчались. Велика беда! Почитай половина казаков невенчанными живет: кто с полонянкой, кто с чужой женкой, а иной казак сам басурманин, а живет и вовсе с чертовкой. Думаешь, кто удивляется тому или брезгует казаком?

Акулина ничего не ответила, только заплакала в голос.

– Да не плачь, баба, глаза выморозишь! – крикнул в сердцах Василько, ударяя плетью мерина. – Не по чину было бы сразу венчаться, тут надо повременить. Обручились, и будя для началу…

Казак взмахнул поводьями и, устраиваясь в санях, добавил для собственного успокоения:

– Ездов-то почитай ничего! К рассвету завалимся ясным солнышком – и сразу в церковь. Говорю, голуба, никогда не пожалеешь, что досталась не боярину, не купцу, а честному казаку!

На ухабе сани качнулись, но не сильно, а приятно, так, что по нагретому в тулупе телу пробежала сладкая истома, будто у младенца в зыбке. Василько с удовольствием подумал, что в скором времени снова ждет жарко истопленная баня, жирные пироги с зайчатиной, богато сдобренные луком. Кроме того, он вез два ведра хлебного вина, или, как недавно стали называть, водки, подаренной Григорием Аникиевичем. Этим даром казак дорожил особо, находя в нем знак строгановского благоволения, потому что по указу царя Иоанна Васильевича водку можно употреблять только в царевом кабаке, а за самовольное курение и питие можно не только ноздрей лишиться, но и голову на плахе сложить…

– Ты, Акулинка, не плакай: оба мы грешные, обоим и счастья будет. – Василько ослабил поводья, бормоча в полудреме: – Сама посуди, какого доброго мужика Бог послал. Другой на моем месте осрамил бы тебя на весь белый свет, а я нипочем не скажу, что тебя не девкой взял. Даже упрекнуть не подумаю, сам не без греха. А девка ты горячая, что истопленная печка. Лютый в тебе жар, звериный.

– Ничего ты про меня не знаешь и слушать не хочешь! – Акулина вытерла слезы. – Говорила, надо не к батюшке ехать, а бежать на Волгу, на Дон, куда угодно, только подальше отсюда!

– Нет, не зря говорят, что не дал Господь мужику детей рожать, а бабе умом разуметь! С таким атаманом, как Данила, в первые люди выбьюсь у Строгановых. Тогда заживем: в соболях ходить станешь, на шелках спать! А пужаться батюшку, что в решето воду лить – ты ломоть отрезанный, под мужьей рукой ходишь.

– Ничего ты