Читать книгу - "Изгнание владыки - Григорий Адамов"

— Это все? — спокойно и настойчиво продолжал майор. — Других фамилий не было?

— Н-нет… — ответил Курилин, бросив быстрый подозрительный взгляд на майора.

— Ваша национальность?

— Русский.

— Ваше подданство?

Молчание. Потом медленный отпет:

— Советского Союза…

Из дальнейших ответов Курилин а выходило, что он уроженец города Саратова, инженер-электрик по образованию, работал в разных городах Советского Союза, что ему сорок пять лет, что прибыл он сюда на «Полтаве», куда перешел с «Чапаева» после его гибели. К взрыву на «Чапаеве» он никакого отношения не имеет, и то, что взрыв произошел именно в трюме, где он работал, вероятно объясняется тем, что в трюме находились взрывчатые вещества, о которых он, Курилин, ничего не знал и которые могли взорваться от самовозгорания. Причины взрыва поселка он тоже не знает, но, направляясь на дно океана для работы по уборке грузов, услыхал страшный грохот и в страхе, потеряв голову, старался уйти подальше от места катастрофы. От майора же и Ивана Павловича он пытался скрыться, сам не зная почему — вероятно, все в том же страхе, будучи почти без памяти… Он вообще человек нервный и подвержен припадкам… О лагере иностранцев? О самолете на льду? Нет, об этом он ничего не знает… Что касается перемены фамилии, вместо Коновалова — Курилин, то документы на имя Курилина он нашел на палубе «Чапаева» в момент его гибели. Их, вероятно, обронили в панике, и он с радостью взял их себе. Зачем это ему нужно было? Это объясняется тяжелой личной историей, тяжелыми личными переживаниями. Он хотел покончить со старым, забыть о нем, постараться, чтобы и другие о нем забыли, и зажить новой жизнью в Арктике, участвуя в великом строительстве. Почему? Неприятно вспоминать… Но если это необходимо… что же, он может сказать, что недавно от него ушла горячо любимая женщина, и он сам в этом виноват: ему показалось, что она полюбила его старого друга, и в припадке ревности он чуть не убил ее и его. Вот… Ее имя?.. Жаль, конечно… Не хотелось бы вмешивать любимого человека, тем более женщину, в эту неприятную историю… Но, видно, ничего не поделаешь: ее зовут Антонина Васильевна Лебедева. Она живет в Ростове-на-Дону, на Средней улице, дом № 87.

Голос Курилина, по мере того как он давал показания, делался все тверже, спокойнее, даже предупредительней, Под конец в нем уже звучали, правда сдержанно, нотки чуть интимной откровенности. Он свободно держал себя, откинулся на спинку кресла, перебросил ногу на ногу.

Майор с любопытством присматривался к Курилину и к перемене, происшедшей с ним. Все ожесточение, все волчьи повадки, которыми так злобно бравировал Курилин в начале допроса, исчезли. Перед майором сидел вежливый, доверчивый человек, которому нечего скрывать, жертва недоразумения.

«Зачем этот поток лжи? — думал майор. — Ведь отлично знает, что все будет проверено. Время хочет выгадать. Пока приедем, пока проверим… Так, так…»

Майор почувствовал, что наступил момент для удара.

— Назовите, пожалуйста, места, где вы работали последние пять лет.

— Их немного, Дмитрий Александрович…

— С вами говорит не Дмитрий Александрович, а майор государственной безопасности…

— Простите, майор, — поспешно и как бы смущенно поправился Курилин. — За последние пять лет я работал в Казани на генераторном заводе, потом… в этом… в Воронеже на электромашиностроительном и, наконец, до последнего времени — в Ростове-на-Дону на аккумуляторном.

— Приходилось разъезжать по Советскому Союзу в эти годы?

— Нет… немного… Бывал в Москве, в Ленинграде, в Риге, в Энгельсе… больше нигде.

— А в этом году?

— Нет. Вот только недавно в Москве, проездом в Архангельск…

— В Вишневске или в его районе не бывали?

— В Вишневске? — По лицу Курилина пробежала тень, глаза с испугом метнулись в сторону майора и скрылись под веками. — Нет, в Вишневске никогда не был.

— Может быть, если не в самом городе, то в его районе?

— Нет… и в районе не был…

— Где вы были в августе этого года?

Восковая бледность медленно разливалась по лицу Курилина; тяжело дыша, он машинально провел рукой по несуществующим усам.

— В августе? — переспросил он чуть охрипшим голосом. — В августе я был там же… то есть в Ростове-на-Дону…

— Фамилия Кардан вам известна?

Курилин вздрогнул и поднял на майора глаза, в которых отразились растерянность и ужас. Губы его беззвучно шевелились, но так ничего и не произнесли.

— Ваша рана на бедре уже не беспокоит вас, гражданин Кардан?

Оцепенелое молчание было ответом майору.

— Не лучше ли прекратить эту комедию, гражданин Кардан? — продолжал майор. — Вы должны знать, что чистосердечное признание дает вам возможность надеяться на снисхождение суда. Расскажите откровенно, кто вы в действительности, откуда, зачем, в чье распоряжение прибыли в Советский Союз. Нам многое уже известно, но лучше будет, если вы сами все расскажете. У нас есть основание предполагать, что вы являетесь лишь простым орудием в чужих руках. И поэтому…

Майор внезапно оборвал фразу. Случилось нечто совершенно неожиданное. Курилин закрыл лицо руками и затрясся в глухих судорожных рыданиях. Зубы его стучали о стакан с водой, поданный майором, вода расплескивалась и заливала подбородок, руки, одежду…

— Все равно, — бормотал Курилин, — если вы уже знаете… Я — Коновалов… Я действительно Коновалов… Георгий Николаевич… Я все расскажу… Я — германский подданный… Я сын когда-то богатого русского помещика… Во время Октябрьской революции он убежал из России в Германию. Там я и родился незадолго до прихода фашистов к власти. Семья была разорена, она постепенно опустилась, стала жить в бедности… нищенствовать… И я тоже. Рассказы родителей, близких и других эмигрантов разжигали во мне злобу против Советского Союза… С молоком матери я впитал в себя ненависть к этой стране, где я мог бы жить счастливо и весело. И мы жили мечтой о возвращении… мечтой о мести… Я учился в немецкой, уже фашистской школе, но дома мы хранили русскую речь.

Торопливо и сбивчиво, словно опасаясь, что его остановят, Курилин продолжал свою исповедь.

Майор молча сидел в своем кресле, время от времени делал короткие заметки на листке бумаги, лежавшем перед ним. Диктофон бесстрастно и тихо шуршал, словно пристально всматриваясь в искаженное страхом и отчаянием лицо Курилина, внимательно и чутко вслушиваясь в его почти истерический рассказ.