Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

журнала, хотел тут же передать ему бразды правления, но Итале не торопился снова взваливать на себя всю ответственность, и многие его в этом поддерживали: сейчас, как никогда, всем им нужно было быть очень осторожными, а Итале власти считают неисправимым бунтарем, и первое же его публичное выступление может поставить под удар как его самого, так и сотрудников редакции. Денег у него благодаря накопившемуся за два года жалованью было пока достаточно, да и в курс дела он еще как следует не вошел. Он тем не менее сотрудничал с журналом почти бесплатно, вместе с Санджусто делая репортажи о заседаниях ассамблеи, а заодно и проверяя, можно ли ему уже безнаказанно печататься в журнале. Оба просиживали на галерее в Зале Собраний целыми днями и слушали бесконечные дискуссии, которые вели на латыни депутаты, весьма немногочисленные в это летнее время. Репортеры остальных изданий даже не давали себе труда присутствовать на подобных заседаниях, а «Курьер-Меркурий» получал сводку предполагаемых изменений прямо из канцелярии председателя ассамблеи. Однажды, чтобы развеять скуку, Санджусто и Итале придумали в одном из своих материалов описать дебаты, которые якобы велись в Национальном Династическом Собрании обоих египетских царств 11 августа 1830 года до Рождества Христова:

«Президент:

– Предоставляю слово господину Афазису, депутату от Карнака.

Господин Афазис:

– Господа! По непроверенным данным, которые предоставил нам уважаемый депутат от Пту-на-Ниле, две телеги скоропортящегося груза – куриных яиц и редиски, – а также небольшая повозка с мумифицированными кошками были на шестьдесят два часа задержаны и подвергнуты тщательнейшему осмотру у Западных ворот главного города страны, где обитает Его Божественное Величество. Итак, достоверны ли эти данные? И может ли вообще служить материальным доказательством то, что куриные яйца и редис попали к заказчику абсолютно несъедобными, а мумии кошек испортились из-за долгого нахождения на жаре?..»

Брелавай напечатал эту шутку в одном из номеров журнала за подписью «Хеопс», и цензура материал пропустила. Он оказался последним из посвященных дебатам в ассамблее.

Ибо на следующий день, после открытия заседания, на трибуну поднялся премьер-министр Корнелиус и от имени великой герцогини Марии попросил отложить работу ассамблеи до октября, поскольку плохое самочувствие герцогини, связанное с жарой, помешало ей достаточно внимательно изучить решения, принятые депутатами, и одобрить их или же наложить на них вето. Председательствующий, представитель старинного аристократического рода и политик правого толка, все дебаты, разумеется, тут же прекратил и предложил отложить сессию до середины осени, а когда представители левых сил запротестовали, правые покинули зал, так что кворум в семьдесят человек больше не набирался. Все это заняло не более восьми минут. Итале и Санджусто даже пришлось сравнивать свои записи, дабы убедиться, что они правильно все поняли. С этими новостями они тут же направились в кафе «Иллирика», но вести их опередили: людям, лишенным работы, только и требовались тема для споров и повод для возмущения. Закрытие парламента, деятельность которого до сих пор никого особенно не интересовала, вдруг оказалось в центре всеобщего внимания. Итале и Санджусто, и сами оказавшись без работы, бродили по раскаленным улицам, гудевшим как встревоженный улей, слушали и зорко смотрели по сторонам. В парке народа было как в праздник. В конце широкой каштановой аллеи у ворот дворца Синалья, теперь опустевшего, стояла городская охрана. Дворцовая стража несла дозор у ворот и дверей Руха, который мрачно высился под жарким августовским солнцем. Почти все магазины на улице Палазай, соединявшей оба дворца, были закрыты; витрины спрятались за железными ставнями. Мользенский бульвар над опустевшей рекой казался особенно длинным и раскаленным; одинокая баржа плыла по течению и казалась черной в слепящем солнечном свете. Когда Итале и Санджусто пришли в редакцию, там их уже поджидал Орагон. Все двери, рассказывал он, заперты, да и рты свои депутаты стараются держать на запоре. Ходят слухи, что вчера ночью из Вены прибыл курьер. Но с другой стороны, курьеры из Вены приезжают постоянно…

– Император умер, – сказал юный Верной.

– Господи! – воскликнул Брелавай. – Лучше бы Меттерних!

– А вот это невозможно! – заявил Санджусто. – Меттерних будет жить вечно. А что, великая герцогиня действительно так больна?

Орагон, усевшийся прямо на огромный редакторский стол, сняв сюртук и распустив узел галстука, покачал тяжелой массивной головой:

– Она еще вчера вполне была на ногах. А сегодня утром даже ходила к мессе в часовню дворца Рух. Ходят слухи, что у нее рак, и это вполне возможно, однако сегодняшних событий отнюдь не объясняет.

Орагон говорил громко, с легким восточным акцентом, запросто перекрывая царивший в редакции шум, и явно наслаждался своей силой и способностью доминировать в любом обществе, хотя и выглядел довольно утомленным. Сейчас он был способен ответить на любой вопрос журналистов и заставить любого, даже этих неуправляемых щелкоперов, уважать его, ибо знал, что многие газетчики давно уже утратили к нему доверие. Так что он инстинктивно повернулся к тому, в ком ощущал вожака, и заговорил с ним как посвященный с посвященным:

– Какие настроения на улицах, Сорде?

– Откуда мне знать? – Всезнайство Орагона раздражало Итале. – Наверное, то же, что и здесь. Все мы в одной лодке.

– Больше всего они боятся, что толпы безработных устроят демонстрацию, – сказал Верной со свойственной ему мальчишеской безапелляционностью и самоуверенностью. – Они и ассамблею-то прикрыли, чтобы оттуда не зазвучали призывы.

– По поводу чего? – спросил Брелавай. – И что же тогда готовится в Рухе? И почему вдруг все австрияки дружно сунули голову в песок?

– А знаете, Верной, похоже, прав, – сказал Карантай. – Вот только почему так внезапно? Они сами провоцируют волнения, которых хотят избежать. Не похоже на Корнелиуса. Что-то, должно быть, его подгоняет.

Спор продолжался, они переместились в «Иллирику», но и там ни до чего не договорились. Слова лились рекой, люди приходили и уходили, и к девяти вечера голова у Итале уже раскалывалась. Он сидел, безучастно уставившись в свой стакан с пивом; на кромке застыла полоска пены. Он поднес стакан к губам, допил пиво и, уже поставив стакан и собираясь уйти, заметил, что к нему направляется Орагон, ловко пробираясь меж столиков. Склонившись к Итале, Орагон тихо сказал:

– Давайте выйдем отсюда на минутку, Сорде.

– А в чем дело?

– Мне нужно с вами поговорить.

Он взял Итале под руку, и они двинулись через улицу Тийпонтий, но дождаться, когда они перейдут улицу и окажутся в парке, Орагон оказался не в силах и заговорил среди едущих экипажей почти в ухо Итале:

– Во Франции революция[46]. Король Карл[47] свергнут. Он слишком далеко зашел, нарушил Хартию… горожане не стерпели, вышли на улицы… Конституционным монархом станет герцог Бордоский[48].

Они все так же стояли среди лошадей и движущихся колес.

– Так