Читать книгу - "13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины - Никита Сомов"

Проснувшись почти в полночь, он, впервые за последние дни, тут же признал окружающих и, едва поприветствовав, потребовал себе бульону. Радость императрицы не знала границ — впервые за неделю наследник испытал голод, верный симптом прибывающего здоровья. Мы боялись верить своему с частью. Императрица не отходила от него ни на минуту и даже кормила его с ложечки.

Весь день цесаревич крепко спал, просыпаясь лишь для принятия пищи. Его щеки залил здоровый румянец. Доктора, боявшиеся в который раз обмануть наши ожидания, объявили его спасенным лишь во вторник.

Все, как один, ощутили на себе милосердие Божие. Я чувствую себя до того окрыленною счастливым известием, как будто мы и не проводили целой недели, постоянно колеблясь между надеждой и отчаянием, снова надеясь при малейшем утешительном признаке. Болезнь миновала».

Едва проснувшись, я обнаружил себя одетым в пижаму, как две капли воды похожую на ту, что была на мне в первый день. Похоже, раздевание меня в бессознательном состоянии скоро войдет моим адъютантам в привычку. На этот раз я лежал посреди огромной кровати, похожей на настоящий полигон, тусклый свет освещал просторную комнату, а за огромными, высокими окнами, немного прикрытыми шторами, противно моросил осенний дождь вперемежку со снегом. Рядом со мной сидела какая-то женщина, ее лицо показалось смутно знакомым, верно, Николай не раз видел ее во дворце. Увидев, что больной открыл глаза, она тут же упорхнула из комнаты, громко шурша своей пышной юбкой.

Я быстро провел ревизию своему организму — вроде все относительно нормально. Похоже, жив, слияние успешно закончено, и тело контролирую Я.

Скрипнула дверь.

— Коленька, как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Ты нас всех до смерти напугал! — произнесла вихрем ворвавшаяся ко мне женщина, в которой Николай во мне сразу распознал свою мать. Подбежав, приподняв юбки к кровати, она потрогала мой лоб холодной рукой. — Всю неделю мы неотступно молились за твое выздоровление.

— Не волнуйтесь, мама, я чувствую себя гораздо лучше, — ответил я и, с трудом скрывая изумление, поцеловал ее руку, лежащую на моей щеке. Оказывается, я пролежал в постели больше недели! Для меня же весь этот кошмар слился в одну сплошную непрекращающуюся ночь. Вот это да! Наверное, нервы всем истрепал жутко. Мама вон на пять лет постарела. На заднем фоне промелькнула запоздалая мысль, что, похоже, самим собой мне остаться все же не удалось.

— Еще ночью, в день твоего приезда, лейб-гвардии Преображенский, Семеновский и Измайловский полки присягнули тебе на верность, Коленька, а днем и остальные полки в столице последовали их примеру. Все верят и молятся за твое скорейшее выздоровление и ждут твоего помазания на царствие… — Она не договорила, но я живо ощутил ее страх за меня. Страх, что я снова впаду в беспамятство.

— Не волнуйтесь, мама. Со мной все в порядке, думаю, что в самом скором времени я совершенно поправлюсь.

То, что мать обрадовалась, было видно невооруженным глазом, хотя ничего толкового я ей точно не сказал. Только то, что она так хотела услышать. На ее все еще красивом, несмотря на возраст, лице робко расцвела грустно-счастливая улыбка, та самая, которая, вероятно, возможна только у наших матерей.

Вскоре ко мне пустили троих моих братьев (еще двое были слишком малы) и сестру Марию. Они окружили меня трогательной заботой и любовью, радовала искренность их чувств — никакого намека на зависть к высокому положению. «Никса, Никса»,[9]— нежно называли меня они, а в их глазах блестели слезы от переживаний за меня. Особенно привлек мое внимание восемнадцатилетний брат Саша, тот самый, который должен был бы стать следующим императором, если бы история пошла своим чередом.[10]Решив отвлечь их от переживаний из-за внезапной смерти отца и моей тяжело протекавшей болезни, я принялся балагурить и рассказывать им разные выдуманные истории из недавнего путешествия.

— Раз как-то ночью, будучи в Самаре, мы вместе с Владимиром Барятинским — ну вы же его знаете, решили попробовать местных вин, — бессовестно врал я. — Переодевшись в женское платье служанки, я в лучших традициях рыцарских романов вышел из квартиры у губернатора. Встретившись в условленном месте неподалеку от дома N с князем, я сменил платье на костюм конюха, впрочем, Вовка и вовсе оделся в простую рубаху, подпоясавшись одной веревкой. Так вот, едва переодевшись, мы вышли на улицу и отправились в ресторацию, испытывая отчаянное желание погулять, однако же были завернуты прочь стоящим у дверей швейцаром. Мы, будучи слегка навеселе после званого ужина по случаю моего приезда в город, стали звенеть перед носом у швейцара кошельками. Однако же он все равно не пускал нас, говоря, что сюда может прийти цесаревич со свитой и видеть в ресторации столь бедно одетую публику ему будет не по нутру. На самом деле швейцар выразился гораздо грубее, но не ругаться же при дамах, — весело подмигнул тут же покрасневшей сестренке и продолжил: — Однако же все слова швейцара проходили у нас мимо ушей, и мы, разгоряченные вином, необдуманно стали совать ему золотые монеты. Он же, в свою очередь, из-за нашей настойчивости заподозрив нас в грабеже или вовсе в желании нанести вред цесаревичу, вдруг бросился от нас к проходившему мимо приставу и закричал «Караул! Караул!» Пристав тут же бросился к нам и, уже схватив за шкирку Володю, видимо, узнал меня и, испуганно отступив на два шага, взял под козырек и как гаркнет с перепугу: «Простите, ваше высочество, обознался!», после чего развернулся и бегом бросился прочь. Надо было видеть лицо швейцара. Если бы Володя не поддержал его, тот непременно сполз бы по стене прямо в лужу, рядом с которой стоял.

Дождавшись, когда все отсмеются, я решил хоть как-нибудь прикрыть свой обман от раскрытия. А то выйдут за дверь, вспомнят про Барятинского, а он-то ни сном ни духом о наших подвигах.

— Вина в тот день попробовать нам так и не удалось, а Володька до сих пор не любит вспоминать эту историю. Стоит спросить его о ней, и он, как заправский артист, делает непонимающее лицо с такой неподкупной искренностью, что, не будь меня вместе с ним в тот вечер, непременно бы поверил ему.

Спустя некоторое время меня оставили отдыхать, и, едва за родными закрылась дверь, я ощутил пустоту, окружающую меня со всех сторон, свою чужеродность этому миру. Ко мне остро пришло понимание того факта, что моя новая семья любила вовсе не меня, она любила Николая. Того самого Николая, чью личность я кардинально поменял своим появлением в его теле. Меня ледяной рукой ухватила за сердце тоска по потерянным в том мире родным. Снова закружилась голова. Однако усилием воли сумел побороть головокружение и остаться в сознании. Я чувствовал, что мимо меня проходит что-то важное, то, без чего я не смогу сжиться с этим миром. Что-то совершенно очевидное раз за разом ускользало у меня из-под самого носа.