Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич"

в себе: такую легкость, ясность, когда всякий жест, кажется, даже взмах ресниц — все точно, к месту, и во всем, во всем — ощущение уверенной удачи. Она любила себя такую! И называла это — „мое вдохновение" или „мое волнение" — смотря по настроению. В таком состоянии она могла сыграть кого угодно — любую героиню Стейнбека, да что Стейнбек! Она бы леди Макбет сыграла! Жаль только, что этого не замечает главреж!..

И тут оказалось, что вдохновение к Галке пришло очень своевременно. Тетки зашевелились, собрались к выходу. В дверях появилась проводница, многозначительно поглядела на Галку и ее спутника, сказала на ходу, не распространяясь:

— Наши уже знают! Что буде-ет!..

Васильич тоже сказал Галке немногое — не смеясь, даже не улыбнувшись, вполне серьезно:

— Нам с вами выходить. Раз уж все так вышло... теперь неудобно по-другому... Увидите, все будет хорошо... Нас ждут, видите, уже слух пошел — это здесь быстро... Но вам-то... вам отдышаться надо... вот в чем дело... — Встал, поднял Галку под руку, как больную, и повел к выходу, и она пошла за ним, повесив сумочку на плечо, держа у лица семь ромашек...

Они вышли из вагона и сразу окунулись в толпу — немногочисленную, но шумную. Толпа ждала их, поздравляла, вручала букеты — простые букеты, в которых все подряд, что растет в палисаднике. Васильич отдавал цветы Галке — вскоре ей стало даже тяжело держать их в охапке.

Так они и шли по улицам поселка — рядом. Она с цветами — флоксами, разноцветкой, ранними гладиолусами, с сумочкой на плече, а он нес свою синюю рабочую куртку, был в одной рубашке — крепкий, невысокий, с немного отечным бледным лицом и темными цепкими глазами. Она ощущала себя странно, будто в театре после премьеры, где сыграла главную роль и всем полюбилась сразу. Ей еще ни разу в театре на сцене не дарили цветов за ее игру — кто же дарит их горничным? А тут она в короткие, шумные минуты, на перроне пригородного поезда, почувствовала себя как будто не просто на сцене — в самом центре внимания — и какого внимания! — когда глаза всех окружающих смотрели только на нее.

Ей понравился этот миг, не прожитый ею в театре ни разу за пять лет работы. Там — нет, а здесь — на маленькой пригородной станции — и такой вот успех! Здесь она прожила этот удивительный сладостный миг, Васильич, конечно, этого не мог знать, ведь он о ней не знал вообще ничего, но именно благодаря ему она прожила сейчас это счастье!

Было то время суток, когда утро уже растаяло, а день еще не разгорелся. Ни во дворах, ни на улице не было видно людей. Галка с Васильичем шли по пустым улицам, достаточно зеленым и чистым, с добротными домами за высокими заборами. Галка играла невесту или уже жену — не понять кого. И ей это нравилось.

Но она не могла молчать, хотелось не просто говорить, а что-то выяснить, напитать свое удивление. Привыкшая к безразличию толпы в своем большом провинциальном городе, она поразилась эмоциям здешнего люда — а всего-то несколько десятков километров от областного центра!

И тут, едва отойдя от прекрасной, шумной массовки на перроне, Галка принялась выспрашивать у Васильича — уже совершенно запросто — о нем самом.

— Почему они вас так... все приветствуют?.. Любят?..

— Да переживали за меня... наверно...

— А что с вами случилось? Кто вы им? Вас все знают?.. Случилось что?

— Ну, как вам объяснить? Ничего особенного не случилось, конечно. Я здесь живу... вырос... были всякие события... Уже совсем недавно... И раньше еще... всякие события, знаете... Личные, общественные... Вот хотели бастовать... металлурги, и железнодорожники тоже — здесь другие не живут... Хотели бастовать... Мы организовались — стачком... все, как и везде, наверно... Вам это интересно? Это политика... А вообще, страшные дела... Так мы организовались — стачком... потом назвались „рабочком"— чтоб не дразнить кое-кого раньше времени. Не потому, что боимся там... но мешать будут... Забастовку отложили, а кое-что успели сделать. Немного, конечно, удалось, да народ и малым доволен. Видите — отношение? Меня тут люди выбрали... или назначили... не знаю, как сказать... если бы власти понимали, как немного нужно... немного сделать — и станешь почти героем... Но они этого не хотят понять...

— Так вы защитник интересов трудящихся?.. — Галка вдруг уверилась, что нечто подобное и ожидала услышать от Васильича еще в вагоне, нечто такое и можно было ожидать от него — и всем людям, да и ей, случайной, тоже.

— Вы не представляете даже, как народ живет!.. Будто на другой планете — и все о ней забыли. Трепыхаетесь, ковыряетесь — и ладно... Только по телевизору и видим что... да и глядеть уже не хочется... Вот немного и шуруем... и начальство, и торговлю там...

— Видно, все-таки не немножко... вон прямо любимец публики!..

— Это люди такие... Я ж говорю: им на копейку добро сделаешь... Как этого начальство не поймет?.. Хоть бы что-то сами, по своей инициативе сделали бы... Им бы цены не. было... А то сидят в своих кабинетах и беспокоятся, что авторитет падает... А как и не падать?

— .. .теперь отблеск вашей славы коснулся и меня...

— Поди переживем, а? Славу?

— Вам виднее...

— Да тут такое дело... — сказал Васильич с запинкой и совсем вроде смутился. — Давняя история... Жена у меня сбежала... стыдно говорить... С санатория приехала, дочку забрала, вещи упаковала и уехала. Полковника себе нашла. Перебралась в Москву.

— Значит, вы... опозорены... обесчещенный... — театрально сказала Галка, смущаясь его откровенностью и даже теряя свою всегдашнюю естественность, так вдруг жалко стало ей Васильича.

Он должен был пройти мимо этой театральности, или иронии, или тайного ее сочувствия, да и что ему было до тонких, безжизненных переливов — слишком другим был наполнен, наверное... А он переспросил:

— Опозоренный?.. — помолчал и пояснил не очень красноречиво, но, как и раньше, чистосердечно: — Я тоже так думал. А люди, оказывается, сочувствовали... Кстати, и жене тоже... Наташе... От такой жизни чего не сбежать? В Москву!

— У нее была с вами такая жизнь? — ошарашенно спросила Галка.

— Здесь у всех такая. Другой и не видели. В магазинах пусто, воды в дом не наносишься, угля не допросишься, на работу — за семь верст киселя хлебать...