Читать книгу - "Хранитель времени - Дэвид Зинделл"

Хоть я двигался быстро и успел пересечь молочную ленту Поперечной еще до нашествия ночных толп, я опасался, что Давуд доберется до башни Соли раньше меня. Если честно, я не хотел, чтобы Соли погиб. Он был моим Главным Пилотом, моим дядей, моим отцом, и я просто не мог позволить воину-поэту убить его. Кроме того, мне – уже из чистого эгоизма – хотелось заслужить его благодарность; если его сердце смягчится, он, может быть, простит Бардо с Жюстиной, а заодно и меня, и я остановлю раскол еще в зародыше. Я подумывал, не вызвать ли сани, но на узких извилистых улицах Старого Города, через который я должен был проехать, от них было бы больше помехи, чем пользы. Это был один из немногих случаев моей жизни, когда я пожалел об отсутствии телефонной связи. Я мог бы попросту позвонить Соли и сообщить ему, что Смерть уже в пути. Но если разрешить телефоны, как сказал Хранитель Времени, люди только тем и будут заниматься, что названивать друг другу со всякой дребеденью. Они начнут уславливаться о встречах в определенных местах в определенное время, вследствие чего им понадобятся часы и личные сани, в которых они будут носиться по Городу. Улицы наполнятся шумным взрывоопасным транспортом и прочим шумом – ведь стоит только выпустить технический прогресс изклетки, чтобы люди начали требовать себе личные радио, личные сенсорные коробки и мало ли что еще. В послушниках я часто посмеивался над этой теорией домино, но позже, увидев Триа, Геенну и прочие планеты, где технический прогресс не ограничивался ничем, я решил, что в этом отношении указы Хранителя Времени вполне справедливы.

Однако, добравшись наконец до Данладийской башни, я успел многократно проклясть Хранителя вместе с его указами. Ветер, дующий с призрачных предгорий Уркеля, летел над пустым Залом Пилотов и Шахматным Павильоном, между общежитиями и другими зданиями на краю Ресы, наметая снежную пыль в открытую дверь башни. Слышался жуткий звук, как будто воздух засасывало в трубу. Деревянная дверь, такая же простая и строгая, каким был знаменитый лорд Данлади, скрипела, раскачиваясь туда-сюда, и на ней была кровь. Кровь была повсюду. За дверью в вестибюле валялись трупы шестерых человек. Перерезанное горло кадетки походило на второй рот, красный и зияющий. На ней лежало тело Тимона Словоплета, пилота, окончившего Ресу за год до нас с Бардо. Тела тянулись через холодный тихий холл до самой лестницы – кадеты и пилоты явно пытались остановить воина-поэта, который накинулся на них со своим разящим ножом, как сумасшедший на стайку детей. Дочиста отмытый послушник лежал, загораживая лестницу, прильнув розовым ртом к четвертой ступеньке. Мне пришлось перескочить через него. Белоснежную шерстяную ткань у него над сердцем пятнал красный круг, похожий на вывеску резчицкой мастерской. Пахло свежим мылом, кровью и страхом.

Я поднялся по винтовой лестнице тихо, как мог, и прошел по короткому коридору к комнатам Соли. Ботинки стучали по камню, дыхание вырывалось из легких, как ракетный выхлоп, и я боялся, что этот шум насторожит воина-поэта, если ему есть еще чего остерегаться. Белые шкуры на полу приемной были залиты кровью порученца Соли, кадета Маркомана ли Тови. Он, мертвый, скорчился на полу со свернутой и располосованной шеей. Руки у него казались вывихнутыми, голова запрокинулась назад, как у куклы, смертный оскал обнажил красивые белые зубы. Все прочее в комнате – ковры на стенах, низкие кушетки, столики, молитвенники, шахматы и кофейный сервиз – осталось нетронутым. Дверь в комнату Соли была приоткрыта – я вошел, и меня встретил хаос. Я еще ни разу не бывал в святилище Соли и удивился, увидев множество комнатных растений. Кадки и горшки стояли на полу, на полках, свисали с черного обсидианового потолка. (Данладийская башня, кажется, единственное здание в Городе, целиком построенное из этого стекловидного материала.) Все здесь было перевернуто вверх дном. Груда растений вперемешку с битыми горшками загромождала камин, и зелень поджаривалась на горящих поленьях. Черная земля и черепки хрустели у меня под ногами, пахло раздавленными цветами ширы. Сквозь листву покосившегося куста я увидел их обоих. Соли, словно кокон, был примотан к стволу спинакера липкими белково-стальными нитями, выращиваемыми в Квалларе. Он метался, как рыба, попавшая в сеть, и дергался из стороны в сторону, пытаясь опрокинуть дерево. Но оно было слишком велико и росло в огромной кадке, вмонтированной прямо в пол. Листья на ветках, протянувшихся к потолочному окну в двадцати футах над нами, тряслись, и треугольные желтые цветки, лениво кружась, падали на пол.

– Пожалуйста, Мэллори, ближе не подходи.

Это произнес воин-поэт, наполовину скрытый стволом дерева. Его радужная камелайка была испачкана кровью, и на сером стволе там, где поэт к нему прислонился, тоже виднелась кровь. Давуд приставил острие своего тонкого ножа к углу глаза Соли.

– Я как раз собирался перерезать ему зрительный нерв, но ты снова преподнес мне сюрприз.

Широко раскрытые, одурманенные глаза Соли подергивались. Почти все мускулы у него на лице оцепенели, со лба катился пот. Он него разило страхом.

– Отпусти его, – сказал я, подходя ближе. Давуд вытянул руку, останавливая меня.

– Твоя мать не должна была раскрывать тебе наших планов. Как ты заставил ее говорить?

– Отпусти его, – повторил я.

– Но момент еще не настал. И потом, моему ордену заплачено за его смерть.

– Я знаю. Расскажи, что ты сделал с моей матерью.

Он, не отвечая, положил руку на голову Соли.

– Твоя мать хорошо заплатила за эту возможность.

– Возможность? – Я не понимал, что он имеет в виду. Соли смотрел на меня пустыми глазами так, будто вовсе ничего не понимал. Лицо у него стало бессмысленным, как у аутиста – на нем ничего нельзя было прочесть, кроме боли и страха.

– Что это за яд, который отнимает у человека самосознание и делает его программы нечитабельными? – спросил я. Мне страшно хотелось броситься к Соли и лупить его по лицу, пока он не придет в себя. Я не хотел видеть его таким.

– Нет, пилот, не шевелись! Мы почти уже достигли момента возможного, – в порядке информации сообщил поэт – возможно, он прочел программу моего любопытства. – Соли почти жив: еще немного – и он возродится.

Соли внезапно издал вопль и прокусил себе губу. Кровь через подбородок потекла по шее. Кровавый лепесток нижней губы прилип к зубам, в рваном отверстии виднелись резцы. Все мускулы его тела напряглись разом, скрутившись в сотрясаемый спазмами узел. Судороги грозили поломать ему кости и порвать связки, но Мехтар не зря переделал его в алалоя – на совесть переделал.

– Ему больно! Он страдает!

– Пожалуйста, оставайся на месте, – улыбнулся Давуд, – не то Главный Пилот умрет до наступления момента.

– Ты нарочно его мучаешь!

– Конечно – как же иначе его пробудить? Боль – это молния, которая озарит его ум и заставит его проснуться. – Он запустил свои толстые пальцы в мокрые от пота волосы Соли и стиснул кулак. Его красное кольцо просвечивало сквозь черные пряди, как лужа крови. – Смотри, как полно живет сейчас Соли. Я дал ему наркотик, и звуковые волны моего голоса бьют в него, как кулаки. Чувствуешь ты запах масла каны от моих духов? Для Соли это кислота, разъедающая его ноздри и легкие. Ты не можешь себе представить, какую он терпит боль. Лучи светильников пронзают ему глаза, как ножи. Он жаждет закрыть глаза, он молится об этом. Еще чуть-чуть – и я воткну ему в глаз свой нож, вот сюда, где проходит нерв. Вот тогда-то молния и расщепит его голову! И настанет момент, пилот, единственный, ярче молнии – момент без страха. Я отниму у робота малую жизнь и дам ему большую. Уже скоро – ты сам видишь, что он почти готов.