Читать книгу - "Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов"

Вспомнил я своих товарищей, и сердце сжалось. Совсем недавно лучший кедринский фотограф снимал нас панорамной камерой на фоне Городской Управы. На память. На вечную память?.. Больно чувствительный я стал после женитьбы. Семью создавать — непозволительная роскошь для нашего брата. Но как иначе род славный продлить? Чтоб Гильдия вконец не захирела?

За дверями с треском и грохотом обломилось наконец одно из деревьев и рухнуло, оборвав трамвайные провода. Зеваки сунулись на площадь — интересно ведь. И мой вестовой Семен Пенкин взглядом спросил разрешения тоже посмотреть, что да как.

— По-быстрому: одна нога здесь, другая — там, — сказал я.

Пенкин скрылся за высоченной резной дверью. Прошла минута, другая. А он не спешил возвращаться.

Прошелестела в голове дурная мысль: уж не засада ли? Теперь всюду мерещатся враги. В каждом шорохе, в каждой тени, в непонятности любой. Как только еще земля меня носит?

А потом на площади раздался дикий крик. Кричали трое или четверо. Так визжит свинья, вдруг сообразившая, что ее сейчас будут резать. Так орет баран со вспоротым волками брюхом.

Махнув ребятам, — за мной! — я сунулся на криком кричащую площадь. Очутившись на тротуаре, мы увидели, что зеваки в ужасе жмутся к стене вокзала, а вестовой Пенкин палит из карабина навскидку. Разрывные пули уходят в пыльное облако, поднявшееся на месте еще недавно аккуратного, чистого скверика. Затем пыль осела, и стало видно, как из-под вывороченных камней на брусчатку лезут зеленые змеи с человеческими головами.

Скорее всего погибали пассажиры таксомотора. Пустая машина с распахнутыми дверцами стояла посредине площади. Они уже перестали кричать. Головы высовывались из разинутых пастей, которыми заканчивалось каждое щупальце чудовища. А тела наверняка были наполовину переварены. Желудочный, вернее, щупальцевый сок взрослого земляного руканога может растворить сталь — что ему мышцы да кости?

Зеваки в оцепенении следили за движениями щупальцев. Они и знать не знали, что жуткой твари не нужно пересекать двадцать саженей, что отделяют ее от людей. Руканогу достаточно захотеть, и пространство как бы само собой улетучится. А еще руканог способен что-то та-кое-этакое учинить со временем, и тогда даже лучший в мире боец не сможет его упредить.

— Наза-ад!!! — заорал я что есть мочи, пытаясь вырвать зевак из ступора. — Бего-ом!!! — Послушались далеко не все. Им же хуже! Некогда тащить силком.

И тут Пенкин пропал. Только что он, присев на корточки, перезаряжал карабин, и вот уже карабин валяется на брусчатке, а его хозяина в одно мгновение уволок проклятый руканог.

Адъютант Ян Шиповецкий и вестовой Аббакум Свати-ков выхватили из подсумков на поясе по две гранаты и, размахнувшись, швырнули в переплетение щупальцев. Мы бросились на пыльный тротуар. Взрыва не было. Чудовище перенесло гранаты куда-то в другое место. Или в другое время.

Нам противостоял серьезный противник — слишком серьезный для троих плохо вооруженных и-чу. Осилит руканога лишь владеющий заклинанием времени. Если синхронизируешься с этой пакостью, справиться с ней проще простого. Меч разрубит руканога на куски, которые не смогут сползтись в кучу и срастись снова. Это ведь не гидра.

Заклинание времени знают Великие Логики, но они не доверяют нам, людям действия, ни на грош. Заклинание слишком опасно, чтобы передавать его полевым командирам: искушение собственной неуязвимостью может оказаться слишком велико.

Итак, заклинания я не знал. Нужно придумать что-то другое. Я прочитал самозаговор. Этот древний текст поведал мне Ли Хань, который уловил его в бытность свою мумией. В таком состоянии легко и просто устанавливаются связи с тонким миром, ведь ты уже наполовину — там…

Я встал на четвереньки и показал руканогу желтого глазуна. Земляной руканог пуще смерти боится эту маленькую, но дьявольски ядовитую тварь. Руканога охватывает ужас, и он мгновенно переносится куда-нибудь за тыщу верст, а еще лучше — на противоположный конец Земли.

Самозаговор был силен. Обретя пластичность, я долгих полчаса ощущал, как все вокруг колеблется, словно отражение деревьев в озерной ряби, меняется беспрестанно. Мне казалось, это не я стал пластилином, а внешний мир.

На посту губернского Воеводы волею судеб очутился младший логик Николай Федорович Пришвин. Он встретил нас троих на ступенях парадной лестницы, Блямба изрядно пострадала в недавних боях. То, что не осмелился сделать я, сотворили другие. Здание, в котором закрепились войска, верные фельдмаршалу Улусову, гвардейцы Виссариона Удалого расстреливали прямой наводкой, и в фасаде зияло несколько огромных дыр, заложенных мешками с песком. Выбитые окна были наспех забиты фанерой и досками.

Давненько я не видел своего брата. В первый миг показалось, что он мало изменился: все тот же соломенный блондин, высокий как каланча, стройный, голубоглазый. Правда, кожа потемнела и заморщинилась, под глазами мешки набрякли, на лбу тугие складки пролегли. Так что выглядел он на все сорок, если не на сорок пять. Жизнь изрядно его потрепала.

— Где конвой?! — были мои первые слова — вместо приветствия.

— Конвой погиб, — выдавил из себя Коля. Был он мрачен, нервно покусывал губы. Куда подевалось его прежнее неколебимое спокойствие? — На полпути к вокзалу сварился в «пээре» — как в кастрюле. Асфальт кипел, деревья и трава на газонах вспыхивали от жара. Горячий червец позавтракать задумал — слышал о таком? Отныне простые горожане ему не по вкусу, одна страсть — полакомиться и-чу…

«Итак, горячий червец плюс земляной руканог. Похоже на заговор, — подумал я, во второй раз за день ощутив тяжесть на сердце. — Ч-черт! Все повторяется. И кто же теперь против нас?» Ответить на вопрос было некому.

— Зачем вызывал? — спросил я в коридоре, по которому мы шагали куда-то в глубь охваченного ремонтом здания. Кабинет Воеводы остался в стороне.

— Об этом потом, — буркнул Коля.

Стучали молотки, вжикали рубанки, скрипели сверла, переругивались мастеровые. Пахло свежей древесиной и известкой. «Вся страна — одна большая стройка. Отстроим — будет что палить», — вдруг подумалось мне.

Воевода завел меня в малюсенький кабинет, обустроенный в бывшей каморке какого-нибудь писца, тщательно запер дверь и, усевшись на узкий письменный стол, произнес веско:

— Здесь стены не имеют ушей.

— А там? — из приличия спросил я.

Он не ответил, указал рукой на жесткий деревянный стул. Потом произнес с особенным выражением — глубоко спрятанная улыбка светилась в углах глаз:

— У меня к тебе два дела. Во-первых, я с удовольствием встану под твое командование, если ты готов взять на себя губернию и согласен с нашими планами. — За словом «нашими» несомненно стояли какие-то могущественные силы. Вот только не верил я уже ни в чье могущество.

Я молчал, ожидая продолжения. Коля поерзал на столе и, не дождавшись моей реакции, вынужден был продолжить: