Читать книгу - "Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев"

А уж каких там очертаний созвездия на небе, мужиков интересовало мало.

Наконец — закончили. Центральный терем вышел аж в тридцать восемь венцов. Стропила положили, коня и все что положено. Спросили только плотники: «А чем крыть будем, хозяева? Если железом — так одно, а можно и лемехом, как скажете…»

Лемехом — это, как известно, тонкими осиновыми пластинами, фигурными. Традиционно, но и сложно, а времени лишнего сколько потребует… Но и железом не хотелось, стиль нарушался. Берестин, как автор проекта, подумал, прикинул и приговорил: крыть листовой бронзой, бериллиевой, нетускнеющей, да вдобавок и полированной. Выйдет — как купола на храмах.

Хоромина получилась на удивление. Внизу — большой холл, сени, кухня, еще четыре комнаты под библиотеку, и наверху — холл поменьше, две горницы, шесть спален. И еще застекленная веранда в сторону реки, и открытая галерея поверху с навесом на резных балясинах.

Заодно срубили и отличную баню, соединили с теремом крытым переходом, чтоб по холоду не бегать, потому что, согласно расчетам Воронцова, зимой в этих широтах вполне можно ожидать морозов градусов до пятидесяти. Так что не очень и набегаешься.

Мужики оказались не только плотниками, но и столярами, и печниками тоже. На все руки, в общем. И камин сложили, и плиту в кухне, и четыре печи-голландки, каменку в бане. Живи и радуйся. И в завершение еще и украсили крыльцо и наличники по фасаду деревянным кружевом.

Закончили все, повтыкали топоры в бревно у порога.

— Шабаш, хозяева. Ставь магарыч.

Поставили, конечно. Рассчитались с дядей Колей, и сверху против договора добавили. За такую работу не жалко. Платили, безусловно, настоящими деньгами, никаких фокусов с копиями. Другое дело, что для этого пришлось десяток «Шарпов» в московские комиссионки сдать. Но тут все по закону.

Кроме того, Левашову пришлось как следует подумать насчет возвращения плотников к родным пенатам. Вряд ли поверил бы кто, если б мужики вернулись домой на другой день — и с большими тыщами. Участковый бы наверняка заинтересовался. А две недели — вполне подходяще. Еще и погордятся мастера, что такое дело так быстро отгрохали. Да никто и вникать не будет, уехали — приехали, а где были, да чего делали… Их слушай, они тебе такого расскажут.

Однако бригадир дядя Коля явно заподозрил неладное. И ежедневные возлияния не помогли. Во время перекуров и вечерами он как бы невзначай не раз заговаривал то с Новиковым, то с Левашовым по старой дружбе, с Сашкой само собой, только Воронцова сторонился. Не вообще, по работе он его уважал, а вот приватных разговоров избегал.

То удивлялся, что река такая большая, а за все время ни одного парохода не проплыло, то начинал прикидывать, в какой стороне Москва, а где Кострома, где Вологда — по расчету времени в дороге и положению солнца. И отвлекать его внимание становилось все труднее. В конце концов, когда Новиков высказал друзьям свою озабоченность, Воронцов, усмехнувшись, сказал:

— Ладно, я с ним поговорю.

И поговорил. Отвел вечером в сторонку, огляделся — не подслушивает ли кто.

— Тебя, Николай Семенович, зачем нанимали? Дом строить? Вот и строй. А остальное… Что такое секретный объект — знаешь? Тебя сюда ночью привезли, ночью и увезут. И про все забудь, где был, что видел… Слыхал поговорку: меньше знаешь — дольше живешь?

Прием сам по себе достаточно пошлый, но зато и беспроигрышный. Избавляющий от необходимости каждый раз придумывать убедительные ответы. Да и самому бригадиру на пользу. Ему ведь сразу стало легче. Раз объект секретный, то все остальное объясняется само собой. И никаких недоумений.

Такая у нас национальная психология.

…Еще несколько дней, оставшись одни, друзья посвятили окончательному оформлению и оборудованию своего Дома и территории базы. Смонтировали ветросиловую станцию, чтобы не заводить каждый раз дизеля, закончили все электротехнические работы, перенесли в подвалы СПВ-установку, и Левашов наконец-то ликвидировал так раздражавшие его временные схемы. Теперь все в ней стало технически грамотно и отвечало требованиям эргономики и инженерной эстетики. Хоть на ВДНХ выставляй. Подобрали и расставили мебель, с учетом вкусов и запросов каждого.

— Хорошо все же себя ощущаешь, когда любые идеи и желания воплотить можно, не задумываясь о низменных материях — где взять да чем заплатить, — сказал Новиков, присев отдышаться на площадке второго этажа, куда по заявке Левашова они тащили аккуратный кабинетный «Стенвей». — Унижает это человека. Почему я, невзирая ни на что, остаюсь приверженцем идей полного и подлинного коммунизма? Потому как простор для творчества и созидания, максимальная самоотдача и самораскрытие человека возможны только при безусловной свободе от забот о хлебе насущном…

— Опять философия, — словно бы осуждающе ответил Воронцов. — А сейчас, напротив, господствует мысль, что самый наш страшный бич — вещизм. Само желание обладать чем-то, отсутствующим в магазинах — крамола и признак деградации личности. Не зря мы с первым помощником всеми силами стараемся морячков отвратить от заграничных лавок и направить их помыслы на нечто духовное. Как сие согласуется с твоими постулатами? Причем начальство наше так старательно ограждает простых смертных от заразы, что все стоящее забирает себе.

— Народ потребляет жизненные блага через своих представителей… — коротко хохотнул Шульгин. — Берись, братцы, понесли. А чтоб все по науке было, предлагаю объявить нас объектами эксперимента. Что с нами будет, если у нас будет все? Деградируем мы или, наоборот, превратимся в титанов духа?

— Вечером приходи, я тебе книжку одну дам почитать, там как раз про это все написано, — сказал Новиков, приподнимая угол рояля.

Вот уже сделаны последние, самые последние штрихи, вроде цвета и фактуры ковров, оформления кухни и столовой, заполнения складов и холодильников всем, чтоб обеспечить кругосветное автономное плавание, как фигурально выразился Воронцов… И, кажется, конец! Остальное — в рабочем порядке.

Все четверо спустились вниз, сели на забытое бревно напротив дома. Какой он высокий, легкий на фоне ярко-синего неба. Светится весь янтарным светом.

— Ох, и красивы ж были, наверное, свежесрубленные русские города, когда таких теремов не один, не два, а сотни… Да церкви, да тын с башнями, а над всем — детинец и княжий дворец… — мечтательно сказал Берестин.

— Поначалу, конечно, да, — согласился Левашов. — Через зиму весь этот янтарь пропадет, выцветет, останется сплошь серый. Но все равно…

— А что, братцы, давайте ради благополучного завершения рванем куда-нибудь. В Рио-де-Жанейро, к примеру? Отужинаем, как люди, развлечемся…

Предложение, разумеется, было принято.

Пока Левашов регулировал настройку, остальные брились и принаряжались. И через час — вершина горы Корковадо, маленький, но дорогой и фешенебельный ресторанчик под кронами деревьев-великанов, под завесою лиан и бахромой лишайников, среди тропических цветов и душистых мимоз. Внизу сверкает электрическое море гигантского города, видна огненная подкова Копакабаны, а дальше — абсолютная тьма океана. Наверное, сотня прожекторов заливала ртутным светом тридцатиметровую статую раскинувшего руки Христа… Сюда не доходил шум улиц города, но, если прислушаться, можно было угадать мерные вздохи океанского прибоя.