Читать книгу - "Черный ферзь - Михаил Савеличев"

Теплая рука опустилась ей на лоб, оттерла крупные градины едкого пота. Кто? Что? Как? Ничего не видно… Ничего не слышно… Плотное облако невыносимой боли окутывает со всех сторон, втягивается в раскрытые поры льдистыми потоками, заполняя голову и внутренности стылым расплавом безразличия.

– Бедный-бедный Кузнечик, – скорбно скажет отец.

– Тебе надо больше кушать, – скажет мама. – Когда я была в твоем положении, я только и делала, что кушала.

– С тебя можно Еву лепить, – скажет Петер.

– Познакомьтесь, это мой муж, – скажет Ванда.

– Человек, познавший запретный плод запрещенных наук, уже никогда не обретет покоя, – провозгласит знаток запрещенных наук.

– Мизантропия, – покачает головой Лучший Друг. – Вот, помню был со мной, так сказать, случай…

А неведомый ей Его Превосходительство, которого воспаленное воображение рисовало высоким, костлявым стариком с огромной лысой головой, усеянной бледными старческими веснушками, ничего не скажет, а только вытянет из-за пазухи черного комбинезона огромный черный пистолет, наведет огромный черный ствол ей между ног и будет терпеливо ждать когда очередной созревший плод, повинуясь мышечным сокращениям, ужасно медленно протиснется навстречу жадному раструбу киберповитухи.

Скольких уже она произвела на свет? Скольким вменила в обязанность стать очередным кирпичиком нового человечества? Как должен чувствовать себя эмбриональный архиватор, через десятки тысяч лет наконец-то давшим жизнь потомству? Мокро, обессиленно, мучительно…

Господин Председатель и вся славная поросль произведены тщедушным тельцем, напичканным запрещенными науками. Юродство ничтожества Творца перед собственными порождениями – “и исторгла она из чрева своего народ, и забыл народ в гордыне своей, что был исторгнут в грязь и прах…”

– Зачем?

Было весело ощущать себя ничтожнейшей из ничтожных, где-то на задворках сознания лелея память о собственном безграничном могуществе над обмылками человечества. Гордыня. Все они больны одной болезнью, что именуется гордыней – безоглядной верой в торжество разума над костной материей.

Но куда там специалистам по спрямлению исторических путей до того, что удалось сотворить ей! Куда уж их потугам изображать себя богами, а точнее – лишь одной ипостасью, той, что послана на муки благой вести, обреченной на страсти и распятие! Нужно быть суровым судией, карать, а не проповедовать, философствовать молотом, а не книгой и не самой передовой из всех передовых теорий.

Однако для этого необходимо совершенно иное ощущение – чувство грозной праматери, что безжалостна в своей решимости железной рукой загнать собственных детей к счастью…

– Маленькие девочки играют в куклы, большие девочки играют в детей, – скорбный голос как приговор.

Стиснутые зубы разжимаются протиснувшейся в рот трубкой, которая начинает откачивать скопившуюся слюну и слизь. Боль не стихает, но отступает на второй план, таится за ширмой, вцепившись острыми когтями в тонкую бязь анестетиков.

Она открывает глаза и вместо привычной ржавчины стального острова видит мягкий полумрак лазарета, слышит позвякивание киберхирурга, чувствует, как заботливые руки туго пеленают ее там, внизу, а шершавая рука продолжает вытирать пот с ее лба.

Райское благоухание вечного Полудня щекочет ноздри.

– Это невероятно! Просто невероятно! – восклицает чей-то очень знакомый голос. – Взгляните сюда! Никогда такого не видел.

– Вот поэтому я всегда был против Свободного Поиска, – брюзгливо отвечает другой, в чьем тоне звенят металлические нотки неограниченной власти.

– Ну, Элефант, не брюзжите! Все хорошо, что хорошо кончается. Нам нужно благодарить нашего глубокоуважаемого гостя за столь впечатляющий материал…

– Она не материал, – сухо возражает Глубокоуважаемый Гость.

– Да-да, гр-р-р-рм, конечно, – бурчит третий, и теперь она догадывается почему же его голос так ей знаком – сам Господин Председатель оказался здесь каким-то чудом. – Но ведь наш глубокоуважаемый гость не будет отрицать, что мы имеем дело с целым ворохом наказуемых деяний – начиная от вмешательства в основы жизнедеятельности организма до незаконной модификации Высокой Теории Прививания…

– Так оставьте ее здесь, – предложил Элефант. – Подберем ей концлагерь, чтобы собственной жизнью искупала свои преступления.

– Вы не шутите?! – Господин Председатель аж закашлялся.

– У этой девочки серьезные проблемы.

– Да уж, куда серьезней, – задумчиво сказал Господин Председатель. – Вы утверждаете, что с помощью неких технологий она… хм-м-м-м… произвела на свет целую кучу народа?

– Блестящая формулировка, – не удержался Элефант. – Браво! Целая куча народу! Пучок и маленькая корзинка.

– Не придирайтесь…

– Если говорить приблизительно, то около ста восьмидесяти экземпляров, – сообщил Глубокоуважаемый Гость. – Очистка периметра продолжается, много останков обнаружено в трюмах, некоторые выжившие экземпляры пока затруднительно идентифицировать как однозначно человеческие, хотя, возможно, это результат сбоев в программе эмбрионального архиватора.

– Потрясающе! Потрясающе! Наш ореховоглазый друг превзошел самого себя!

– С девочкой все будет в порядке? – обеспокоился Элефант.

– С девочкой! – хмыкнул Господин Председатель. – Она произвела на свет стольких, что ей впору награду давать за вклад в демографию, ха-ха. Ублюдки, конечно же, совершеннейшие ублюдки…

– Я не прошел рекондиционирования, умгекехертфлакш, – зачем-то предупредил Глубокоуважаемый Гость, и от этого возникла пауза, наполненная обычными бортовыми шумами – гулом машин и позвякиванием хрустальных небесных сфер.

Затянувшееся молчание нарушил Элефант:

– Когда собираетесь обратно?

– Сейчас, – объявил Глубокоуважаемый Гость. – Я и так подзадержался…

– Погостили бы! – излишне радушно воскликнул Господин Председатель – так обычно делают заведомо неприемлемые предложения.

Полутьма в глазах постепенно просветляется. Над ней склоняется смутно знакомое лицо, осторожно целуют в губы, гладят по щеке:

– Все будет хорошо, Кузнечик. Все будет хорошо…