Читать книгу - "Жуткое утешение - Ben Galley"

– Неудачник долбаный.

– Заткнись, сволочь! – завопил Темса, вцепившись в свои сальные волосы. Его пальцы потянулись к рукояти меча, выхватили клинок из ножен, чтобы он мог грозно посмотреть в обсидиановое лицо. – ЗАТКНИСЬ!

Зарычав, Темса ударил мечом об пол и наполовину загнал лезвие в камень, прежде чем потерял равновесие и упал ничком. Темса, покрытый грязью и пылью, лежал на полу и, тяжело дыша, смотрел на камень, вставленный в рукоять, и на проклятое ухмыляющееся лицо на нем.

За кружкой пенного напитка люди с пожелтевшими от дыма губами часто говорили мне, что тюрьма никого не исправляет, что она не годится для того, чтобы наказывать за преступления. При жизни я бы с ними согласился – в основном потому, что в Дальних Краях не было ни одной тюрьмы, из которой я не выбрался бы за неделю. Но теперь я знал, что это не так, и поэтому с удовольствием поднял бы свою кружку и от всей души проклял этих старых болтунов.

Посиди в тюрьме подольше, и она становится не просто постройкой из прочного камня и железной решетки. Она становится постройкой, которую возводит твой разум. Постоянное ощущение того, что ты находишься в ловушке, довлеющий над тобой порядок и полное отсутствие контроля – все это превращает поток времени в штуку, которая перемалывает тебя и сводит с ума. Ты можешь ненадолго спрятаться от нее, пока спишь, но каждое утро ты просыпаешься, и в эти краткие восхитительные мгновения, когда ты переходишь от сна к бодрствованию, ты забываешь о том, где находишься. Всего на миг тебе удается поверить, что ты можешь быть кем-то еще, где-то еще. Именно тогда на тебя обрушивается унылая реальность, и ты вспоминаешь про свой тюремный срок. В конце концов заключенные наказывают себя сами. Тюрьма – просто место, где они могут это сделать.

Рабство было еще хуже. Я не спал – если не считать странного состояния абсолютной скуки, которое я довел до совершенства. Но даже оно не помогало мне забыть, кто я и где я. Стоило мне увидеть стены перед собой, как на моем лице появлялась гримаса, а мои кулаки сжимались от ярости.

Я во всем винил Темсу, который лишил меня окна. Я надеялся, что жизнь в башне судьи Гхора будет более приятной – что меня, возможно, посадят в комнате с видом на море. Но старый дохлый Гхор был извращенцем и сам построил камеры в своем собственном доме. Зачем? Об этом знали только мертвые боги. Узнав об этом, Темса радостно потер руки.

Меня пугал тот факт, что эти камеры находились не где-то в брюхе башни, в соответствии с традицией, но рядом с его спальней, которая занимала всю верхнюю треть его жилища. Судя по тому, что в дверях были глазки, а в тонких стенах между камерами – отверстия, камеры предназначались скорее для удовольствий, чем для наказания. Возможно, я стал первым заключенным, который попал в эти камеры не по своей воле.

Когда в замках зазвенели замки, я вскочил. Синий свет потек в мою камеру, а за ним последовала огромная фигура Даниба, закованного в броню с головы до пят. На голове у него был шлем с рогом на лбу. Даниб впился в меня взглядом, безмолвно предупреждая. За ним вошли Темса и госпожа Джезебел.

– Какие мы горячие сегодня ночью, а?! – воскликнул Темса, бросая мне черную сорочку, которая разительно отличалась от его лилового шелкового костюма и леопардовой шкуры. – Вот. Одевайся.

Я натянул грубую сорочку поверх набедренной повязки и безрукавки. Она слегка приглушила мое свечение.

– Уже ночь?

Темса оперся на новую медную трость с набалдашником в виде головы орла. Готовясь к кровавому вечеру, он, похоже, напомадил и уложил волосы.

– Келтро, уж ты-то должен знать, что день – время карманных воришек и дураков, – ответил он, укоризненно цокая языком.

– Или тех, кто обладает исключительными навыками, – ответил я, глядя прямо на Темсу.

Я протянул руки Данибу, и он связал их веревкой, в которой была вплетена медная проволока.

Вид у Темсы был кислый; это заставляло предположить, что у него настроение еще хуже, чем у меня. Он сжал кулаки с такой силой, что даже его смуглая кожа побелела. Говорил он так, словно проглотил ложку песка. Еще меня удивило и даже отчасти встревожило то, что у него на поясе больше не висел Острый. Из оружия у него была только его металлическая нога и острая трость, сделанная из рога орикса и покрытая листовой медью.

– Я здесь, – сказал знакомый голос.

Я перевел взгляд на Даниба; на его поясе висели два меча. Я сразу же узнал черно-серебристые ножны Острого.

– Он меня больше не любит.

Я улыбнулся про себя. Темса тем временем погрозил мне пальцем, потревожив мои пары.

– Не пытайся сбежать, Келтро. Мое терпение уже почти испарилось.

Меня вывели из комнаты и втолкнули в роскошную спальню, большую часть которой занимала кровать. Продолжай приносить пользу, сказали мне просвещенные сестры, и пока что я собирался следовать их совету.

– Я же говорю: это было похищение. Меня увели против моей воли.

Темса хмыкнул, а я решил хранить молчание. Если честно, то я радовался тому, что смогу выйти из камеры, даже если для этого нужно подыграть проклятому Темсе. Это по крайней мере давало мне шанс вбить здоровый клин между Темсой и его подручными. Такую игру следовало вести потихоньку; в этом она была похожа на взлом замка. Крошечные мятежи – в огромном количестве – вот материал, из которого строится восстание. Именно на этом основывался мой план побега.

Слушая лязг брони и сапог, я посмотрел на Джезебел. Она шагала перед Темсой – и уже не вместе с ним. Кроме того, она, похоже, была раздражена. Я сразу понял, что она только что с кем-то поссорилась.

Даниб смотрел на меня сверху вниз, сжимая мои веревки одной рукой. Его взгляд был тяжелым и холодным, и в нем читалась угроза. Я улыбнулся ему так мило, как только мог, и взвизгнул, когда он ударил меня наотмашь латной рукавицей. Оглянувшись, Темса свирепо посмотрел на меня, а затем на Острого, висевшего на поясе Даниба.

Я проследил за его взглядом: он смотрел на камень на рукояти меча. Лицо Острого, похоже, было повернуто в мою сторону.

– Пытался сбежать без меня?

Я незаметно покачал головой.

– Но ты ведь сбежал, гад! Я думал, что у тебя есть сердце, но оно, похоже, умерло вместе с твоим телом.

Раскрыв глаза, я как можно более искренне посмотрел на Острого, мечтая о том, чтобы он мне поверил. Если молчание означало, что он мне поверил, значит, я добился успеха. Я моргнул, а когда открыл глаза, он уже отвернулся