Читать книгу - "Оборотный город. Трилогия - Андрей Олегович Белянин"

— А с кем воюем-то? — Я охотно взял миску и слушал его уже с набитым ртом в тихой надежде, что мой денщик не вспомнит о вчерашнем. Ну, про тот неудобный момент, когда он видел во мне чечена и я его вырубил да связал. С Прохора станется и посчитаться…

— Войны нет, а жаль… Война — она, конечно, сука да стерва, однако ж суть людскую проявляет ярко. Кто те друг, кто враг, кто лишь рядится товарищем, а сам исподтишка бьёт.

— Всё не так было! — с трудом проглотив, праведно возмутился я.

— Вот и расскажи мне грешному, что произошло, — ровно кивнул он. — А то ить попросту так на сдачу челюсть скособочу, что в Оборотном городе за своего принимать станут.

Я отставил миску, выпрямился и как можно короче (чтоб не провоцировать) поведал всю правду о нашем походе на цыганский табор Птицерухова. Прохор слушал очень внимательно, не перебивая и опустив голову, словно православный батюшка на исповеди. Проявление неконтролируемых эмоций позволил себе лишь раз: когда я сказал, что он в меня выстрелил, старый казак сунул руку в карман, вытащил медный пятак и, не глядя мне в глаза, смял его пальцами в трубочку.

— Видать, ноне мне перед тобой вину замолить надобно. Не искал стыда на седины, да попал к чёрту на именины. Не гадал, не верил, был глух как тетеря. Ну и ты, конечно, прости меня грешного…

Я быстренько кивнул, охотно прощая его от всей души и тишком заминая ту часть печального повествования, где мне пришлось треснуть его по голове. Развивать, ей-богу, не стоит, Прохору эти воспоминания настроения не поднимут, да и мне чести не прибавят — велика ли наука на собственного денщика руку поднять?! У нас такое не поощряется…

— Ладно, паря, я извиняюсь, проехали да забыли. А скажи-ка теперь лучше, что за девка хроменькая от тебя с сеновала выскочила? Я вчера прихожу, покачиваясь, а она едва ли не у меня между ног да на всех четырёх — шмыг! И рассмотреть-то толком не успел… Но вроде как хороша, кудри рыжие, платье с вырезом, под благородную косит?

— Так то ведьма. Фифи зовут. У неё ещё с прошлого раза на меня недержание…

— Небось не за то подержал?

— Прохор, она ведьма, — напомнил я, дабы в корне пресечь все его весёлые инсинуации по этому поводу, но поздно. Ему дай волю — разыграется, потом только оглоблей по папахе и остановишь…

— Чем те ведьма плоха али они без греха? Ведьмы — тоже бабы, на передок слабы, под подол подпустят — так небось не укусят!

— Прохор, забодал…

— А чего стесняться-то? Сделал дело — молодец, ить не с ней же под венец. А обидел отказом — проклянёт, зараза!

Что я мог ему ответить? Что благодаря плевку в глаз вижу истинное лицо этой рыжеволосой «красотки», а оно настолько неприглядное, что и вспомнив плевать хочется…

В овладевании волшебным зрением есть свои несомненные плюсы, то есть, в какие одежды ни рядилось бы зло, какие маски ни клеило, какое лицо себе ни рисовало, — ты видишь неприглядную правду, и обмануть тебя нельзя! А с другой стороны, хоть кто-то задумывался, а каково это всегда видеть неприглядную (во всех смыслах) правду? Мир без иллюзий вполне может оказаться войной. Недаром у нас на Дону мудрые старики говорят: «За каждой улыбкой — зубы…»

Уф! Кое-как дождавшись окончания игривых частушек моего денщика, я быстренько покончил с остатками уже остывшей каши и сел было за строительство планов мести цыганскому колдуну, когда к воротам подкатила целая крестьянская делегация. Шесть мужиков, две бабы и тот самый калачинский староста — могучий мужик с неподстриженной бородой и неистребимым «оканьем».

— Здорово, козачки!

— Здорово, коли не шутите, — чинно кивнули мы с Прохором. — Чего надоть?

— Да ничого… Так зашли, по-соседски проведать, может, нужда в чём? Ну там хлеба, али сала, али крупы гречневой, али курочку свежу да яички…

— Ох ты ж мне, — картинно всплеснул руками старый казак. — И до чего ж заботливые соседи нонче пошли… А ну кончай брехать, говори прямо, чего от Иловайского слушать желаете?! А ты, хлопчик, даже не вмешивайся!

— И в мыслях не было, — охотно открестился я. Все переговоры с просителями традиционно ведёт мой денщик, у него в таких делах и хватки и опыта больше.

Староста сделал невинное лицо, быстро переглянулся с остальными, возвёл очи к небу, словно призывая Господа в свидетели возводимой напраслины, и наконец решился:

— Свадьба от ноне у Авдотьиной дочки и Митрофанова сыночка. Но ить по обычаю на застолье к молодым колдун прийтить должон. Бона ваш Иловайский могёт обчество уважить?

Прохор медленно сдвинул брови, шагнул к бородачу и, едва доставая ему головой до груди, тем не менее сгрёб за шиворот, мгновенно притянув на свой уровень:

— Ты что ж, нашего хорунжего в колдовстве подозревать смеешь?! Да я те за такие обвинения сей же час при всех бороду вырву, в оба уха по пучку засуну и своими руками в луже утоплю! Ишь, мать вашу… поперёк… вместе с батькой и его… узлом… туда… до гроба всем селом помнить будете!

Это я по привычке усыпаю бумагу многозначительными точками, как вы понимаете, мой денщик в эмоциональном плане ничем таким себя не ограничивал. Но у него зато и получалось ярче, образней, конкретизированней и, главное, куда доходчивее для трудового крестьянства. Сельские от его рыка дружно сыпанули под лопухи да по заборам, а сам староста, опустившись на одно колено, едва слышным шёпотом молил простить его Христа ради, потому как «мало ли чего сболтнёшь в неведении, а Иловайский-то, слышь-ко, не колдун, а очень хороший человек, во как!».

— Ну то-то! — Прохор по-братски хлопнул старосту по плечу, помогая подняться, и деловито уточнил: — И велика ли плата?

— За то, что на свадьбе честь окажет, ужо не поскупимся небось. На рубль серебряный скинемся, да водки четверть, да хлеба, да мяском кой-каким побалуем, — частично успокоившись, начал обещать народ.

Я вытянул шею, делая страшные глаза и протестующе размахивая руками.

— Чой-то он? — не понял староста.

— Да бесов отгоняет, — мельком глянув, соврал Прохор, хозяйственно набивая цену моим невостребованным талантам. — Однако ж маловато будет! За цельного характерника, наипервейшего на весь Дон, одной лишь четвертью водки откупиться — мыслимое ли дело?!

— Дак у его-то и работы, поди, непыльно…

— А в чём работа?

— Молодых от злых чар охранить да в спаленку проводить, с гостями стол разделить, и,