Читать книгу - "Зеркальные числа - Тимур Максютов"

Однажды приехала комиссия: монументальные мужчины и тетки со скорбными лицами. Их толстые плечи пытался раздавить колоссальный груз ответственности, но плечи не поддавались.

Комиссия проредила нас вдвое: тех, кто постарше, отправили куда-то. Сережку, безобидного идиота с вечными пузырями слюны на губах, вообще признали здоровым и выгнали: помню, как он растерянно стоял за воротами с рюкзачком, набитым засушенными кленовыми листьями (он их коллекционировал) и пялился на ужасный, свободный мир.

Посмотрев мои бумаги, самый толстый закатил глаза и начал орать что-то про халатность и нецелевое расходование бюджетных средств. Тетки заглядывали в бумаги через его плечо и устало кивали залакированными прическами.

За мной приехали на камуфлированном джипе. Ася подошла и сказала:

– Хочешь узнать, как зовут того крылатого зайца?

Я растерялся. За три года я впервые увидел, чтобы она с кем-то сама заговорила. Смог только кивнуть.

– Его зовут Артемом. Как тебя.

Мрачный тип в военной форме подсадил меня в машину. Я оглянулся на ободранное здание интерната и увидел силуэт Аси в окне рекреации.

* * *

Мрачный вывел машину на магистраль, включил автопилот и захрапел, откинувшись на подголовник. Он был настоящий вояка: даже кружок на его виске был цвета хаки.

Мы обгоняли бесконечную колонну тяжелых грузовиков. Она тянулась до горизонта, изорванного зубьями небоскребов далекого города. Длиннющие фуры с рекламой на бортах: туалетная бумага, холодильники, инфрагрили, снова туалетная бумага, замороженные овощи, унитазы, новомодные витаминные смеси и опять туалетная бумага. Я подумал: вот она, истинная картина того, что нужно человечеству. Жрать и делать то, что рифмуется со словом жрать.

Пересекли широкий пояс свалок: амбре проникало даже сквозь противоатомные фильтры и толстую броню машины. Потом ехали по городским улицам, рыча солярным выхлопом: уродливый джип выглядел древним варваром на фоне нарядных шариков электромобилей. В воздухе свихнувшимися стрекозами носились квадрокоптеры-курьеры с подвешенными коробками, на которых опять – реклама еды и подтирки.

Изредка на бетонных стенах мелькало граффити: какие-то изломанные и скрюченные, будто агонизирующие, надписи; панды, похожие на котов, и коты, похожие на енотов. Я вздрагивал, когда видел знак, который смутно помнил: черная окружность с центром-точкой на белом фоне. Его рисовали бунтовщики, и назывался он то ли Глаз, то ли Зрачок; видимо, это был атавизм древних легенд о масонских символах. За Глаз полагалась каторга на Ганимеде.

Людей почти не было видно. Они сопели в своих железных пеналах стандартных домов: поглощали жиры, белки и углеводы, рекламу и сериалы, сляпанные конвейерным способом. Людям приходилось делать это со всем напряжением сил: ведь автоматические заводы трудились безостановочно, превращая тело и кровь Земли в яркие упаковки, смрад выхлопов и отходы для умопомрачительного размера свалок. Шесть из семи человек работали «экспертами по потреблению». В зависимости от заслуг каждому давалась категория: первая, вторая и так до девятой. Выше категория – больше потребление.

Нормальной работы давно не хватало: и это при том, что профсоюзы успешно боролись с прогрессом. Так что еще существовали санитары, парикмахеры и прочие официанты, десяток которых мог заменить запрещенный на Земле киборг, андроид или иной человекообразный механизм.

Тогда это меня не слишком волновало. Хотя изредка накатывало жуткое видение: я сижу в железной, разящей ржавчиной и плесенью, бочке, в которую валится сверху поток жратвы. И если не успею сожрать – захлебнусь.

Из этой бочки не слышно птиц. И не видно звезд.

* * *

Джип проехал на территорию, огороженную высоким ржавым забором; по его верхушке полз клубок змей из перекрученной колючей проволоки. Змеи злились и плевались электрическими искрами.

Меня провели в кабинет и усадили напротив мрачного майора.

– Какой материал, а!

Майор смаковал мои медицинские бумаги: довольно щурился и цокал языком. Будто читал меню в дорогом ресторане.

– До четырнадцати лет мариновать такого красавчика! Сколько времени потеряно, эх. Обычно мы начинаем работать с семилетками. Жаль, жаль. Но лучше поздно, чем никогда – как сказала старая дева, нежно гладя распятие.

Он вдруг заржал, задергал кадыком. Сдернул фуражку и бросил ее на стол.

Мое сердце замерло.

У него НЕ БЫЛО МОДЕМА. Он был такой же ненормальный, как и я.

* * *

Пока я вспоминаю первую встречу с Майором из «Поиска», Док шелестит распечатанными листками моего дневника. Он не любит читать с монитора. Говорит, что чтение подразумевает обязательные тактильные ощущения, и даже слуховые. Странный он, чего уж там.

Мы все тут ненормальные.

За его спиной – грандиозная картина полярного сияния. Сиреневые, голубые, фиолетовые сполохи, дети взаимодействия магнитосферы нашего Ганимеда и ионосферной плазмы Юпитера. Завораживающий танец языков холодного огня, облизывающего звезды. Звезды моргают и хихикают от щекотки.

Сам исполин украшает собой горизонт: косые полосы цвета пенки капучино, посыпанной шоколадным порошком, едва заметно дрожат. Я будто слышу рев грандиозных ураганов в небе Юпитера.

Люблю бывать здесь. Внизу скучно: выплавленные в ледяном теле Ганимеда коридоры залиты искусственным светом и облицованы железом. Причудливо переплетенный клубок стальных змей. Конечно, там не пахнет ржавчиной и плесенью. Но мне все равно неуютно.

И оттуда не видно звезд.

– Ну, неплохо, – говорит Док, – надо продолжать. Когда смена?

– Через одиннадцать часов, – я с трудом отрываю взгляд от темного пятна на юпитерианском боку. Оно похоже на толстого зайца, завалившегося спать.

– Выспись. И найди пару часов на записи.

– Есть, Док. Разрешите идти?

Во мне просыпается лейтенант космофлота. Разворачиваюсь через левое плечо и грохочу магнитными ботинками к двери.

Док спрашивает напоследок:

– Как тебе Лебеди? Не правда ли, чудо?

Я улыбаюсь. Лебеди прекрасны.

* * *

Они говорили, что космофлот – это семья. Смешно. Попробовал бы я забраться на колени к дедушке-адмиралу, чтобы поведать ему свою мечту о звездах.

Флот вполне может позволить отдельные двухместные кубрики. Но нас специально держали в казарме, где десятки кадетов терлись друг о друга аурами. Сутками напролет. Чтобы стесать эти ауры до одинакового состояния. Одноцветного, без углов.

За разговор в строю – трое суток ареста. За неповиновение сержанту – трибунал и каторга на Ганимеде. Жуткие ледяные шахты без шансов выбраться.

Подъем в пять утра под вопли капралов. Пробежка в любую погоду, по снежному месиву или под дождем. Завтрак, сотни жующих в такт челюстей, пластиковые кюветы на железных столах.