Читать книгу - "Князь Холод - Дмитрий Евдокимов"

Промурыжили меня в подземелье Сыскного приказа не менее двух часов. Не пытали, нет, но допрос с пристрастием учинили, в продолжение которого кто-то очень старательно гремел железяками в соседнем помещении. Наверное, это должно было нагнать на меня страху, но представление о находящихся там орудиях пыток я имел весьма приблизительное, потому всерьез угрозу не воспринял. Кстати, почему по делу о дуэли меня допрашивали именно здесь, а не в Разбойном приказе, занимающемся уголовщиной, я так и не понял, а поинтересоваться не решился. И так начальник приказа господин Глазков очень уж пристально вглядывался в мое лицо, стараясь обнаружить малейшие следы вранья или притворства. И несколько раз не преминул указать мне на то, что полная потеря памяти – это так удобно.

Удобно, как же! Дорого бы я отдал хотя бы за половину памяти настоящего князя! Не приходилось бы сейчас тыкаться вслепую, словно новорожденный котенок. И никто толком рассказать не может, каких таких дел натворил мой предшественник, что мне теперь расхлебывать приходится эту «всенародную любовь».

Раны мне обработали прямо в подземелье, и господин Глазков так внимательно наблюдал за этим действом, будто пытался высмотреть на моем теле какие-то особые приметы. Вот же назойливый тип! Неужели подозревает подмену? И так, как бы невзначай, среди вопросов про Сахно и дуэль интересовался покушением, чудесным избавлением от чахотки, формированием полка и вообще времяпровождением в Белогорске и Холодном Уделе.

В общем, в свои дворцовые покои я приплелся выжатым, словно лимон. Но расслабиться и тут не удалось. Мало того что по комнатам туда-сюда сновали слуги, занося и раскладывая по местам вещи, так еще и посетители норовили засвидетельствовать мне свое почтение. Этикет у них, понимаешь. По мне так – обыкновенное любопытство.

В конце концов, я приказал Игнату запереть двери, а всех любопытствующих гнать в шею, ссылаясь на мое плохое самочувствие. Помогло буквально на пять минут. Потому что никакая охрана не могла преградить дорогу царскому сыну. А по совместительству моему товарищу и по какой-то там линии даже дальнему родственнику.

Он ворвался в мои покои, словно ветер, невысокий, щуплый, стремительный. Русые кудри ниспадают на плечи, черты лица мелкие, подвижные, взгляд бегающий, постоянно переключающийся с одного предмета на другой.

– Миха! Миха, Холод! Жив, чертяка! – он крепко стиснул меня, едва успевшего подняться на ноги, в своих объятиях. Я дернулся от боли в потревоженных ранах, и царевич Алексей сразу понял свою оплошность, отстранился, но руки оставил на моих плечах.

– Прости, брат! Прости! Ты же ранен! Чертов Сахно! Чертовы Воротынские! Бьюсь об заклад – это они наняли этого драгунского наглеца. Они и их фрадштадтские друзья! Но ты молодец! Красавец просто – уложил этого записного дуэлянта! Герой дня! Весь двор уже говорит о дуэли, завтра весь город говорить будет! Ты должен рассказать мне об этом. И не только – обо всем! О покушении, о болезни, о выздоровлении! Идем ко мне, отметим твой приезд!

Он говорил так быстро и напористо, что я и слова не мог вставить в его монолог. Не знаю, как пойдет у нас с ним дальше, но вообще-то такие люди у меня вызывают не симпатию, а головную боль. Впрочем, его радость по поводу встречи со мной выглядела вполне достоверной.

– Алексей Иванович! Умоляю, только не сейчас! – я поспешил воспользоваться первой же паузой в водопаде его слов, но именно что поспешил – явно ляпнул что-то лишнее, отчего царевича аж передернуло.

– Да ты что, Миха! Какой я тебе Алексей Иванович? Для тебя я всегда Алешка! Мы же выросли вместе, мы же друзья лет с пяти! Неужели ты и правда память потерял? По виду, – он провел ладонью по моему лицу, – явно здоровее прежнего, уставший, раненый, но уже не чахоточный. Неужели ты чахотку одолел, а память потерял?

– Увы, Алешка, – поспешил исправиться я, – десять дней между жизнью и смертью болтался, спасибо Господу, что вообще вернулся. А потом уже выяснилось про исчезновение чахотки и памяти. Видимо, второй пришлось расплатиться за избавление от первой.