Читать книгу - "Кондотьер - Макс Мах"

– Так! – почти равнодушно ответила Наталья, поправляя под жакетом плечевую кобуру открытого типа.

Оделась Наталья со вкусом и умно. Вроде бы и не броско, но всякий внимание обратит, как те двое, например, за столиком справа. Гвардейские офицеры интеллигентно скосили взгляд, не более, но и этого достаточно. Впрочем, рукоять пистолета Наталья им не показала. Она, как оказалось, умела не только выбрать для гардероба правильные вещи, но и носить их. Вот и сейчас, гвардейцы – а судя по знакам различия, оба блондина служили в полку трокайских^[5] караимов – увидели только то, что хотела им показать Наталья Викторовна.

«Наверняка ведь уверены, что красавица… И про то, что шлюха, подумали, а вот ствола не заметили». – Наталья Генриха не разочаровала, скорее заинтриговала. Для террористки она оказалась несколько более ироничной, чем можно было ожидать от этих жестких угрюмых людей, и еще этот шарм, неизвестно откуда вдруг возникший, и элегантность незаемная, и свобода в поведении…

– Прошу вас!

– Благодарю!

– Вас не затруднит снять очки, или это слишком личная просьба?

– Наслаждайтесь, Генрих! – Она сняла очки и, сложив, сунула в боковой карман жакета. Синие глаза казались сейчас более темными. Смотрели спокойно, но скорее отражали чужой взгляд, чем являлись зеркалом души.

«Нет, не красавица. И сама об этом знает, но ее это не волнует. Вот в чем секрет. Она самодостаточна».

– Вы плохо выглядите, – голос Натальи звучал ровно, но легкую нотку тревоги Генрих все-таки уловил.

«Или захотел услышать… Как там у поэта? Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман… Так, кажется?»

– Возраст, – кисло усмехнулся Генрих, – немочи и утомление, да еще вы постарались.

– Так, может быть, отмените встречу в галерее?

– Нельзя, – почти искренне вздохнул Генрих. – Знаете, как говорится, болезнь – не повод, смерть – не причина.

– Так вы, полковник, служили в Первом шляхетском полку? – Удивление – слишком сильная эмоция. Вопреки желанию Натальи отзвук чувства проник и в ее низкий с хрипотцой голос и во взгляд сапфирово-синих глаз. – Как же вас занесло в Вюртемберг?

– Превратности судьбы, – сухо ответил Генрих, отметив между делом, что не ошибся в своих предположениях, и начал обстоятельно допрашивать подошедшего официанта по поводу закусок, супов и основных блюд, не забыв, разумеется, спросить сомелье про рекомендуемые вина и десерт.

* * *

Встречу в Колокольном переулке организовывали люди опытные и осторожные. На улице под мокрым дождем – никого: ни городового, ни праздношатающихся половозрелых граждан призывного возраста. Несколько припаркованных вдоль тротуара автомобилей, редкие проезжающие через переулок авто. Тихо, сумрачно. Горят, растрачивая впустую электрическую энергию, уличные фонари, клубится голубая неоновая дымка в широких окнах кофейни «Полпути», отсвечивает алым витрина галереи. Внутри – гулкое фойе и одинокий мужчина, читающий газету на банкетке у противоположной от входа стены. Прямо около двери на черную лестницу.

– Вам сюда. Оружие?

– Мне уйти? – Голос у полковника холодный, от его звука бросает в дрожь даже пообвыкшую уже Натали. Охранника же пробил пот.

– Извините! – по-видимому, приглашающая сторона встречей дорожила никак не менее Генриха, пришедшего в Колокольный переулок, несмотря даже на нездоровье, а как бы и более. Во всяком случае, распоряжения охране, как и полагается, сделаны на все случаи жизни и, скорее всего, недвусмысленные. – Вас ждут. Третий этаж, большой выставочный зал.

– Спасибо.

На третьем этаже дверь с лестницы, охраняемая еще одним молчаливым господином в неприметном сером плаще, открылась прямо в просторный зал, плохо освещенный дневным светом, проникающим через усиливающийся снегопад и остекление потолочного «фонаря». По углам клубились тени, на высоких стенах темными пятнами – полотна коллекции. В противоположном конце зала, у другой плотно затворенной двери, их ждал высокий полноватый господин в длинном пальто с меховым воротником и в велюровой шляпе. Он пошел навстречу, едва Генрих переступил порог.

– Мы договаривались о встрече тет-а-тет, – голос у мужчины красивый, завораживающий. Бархатный баритон. Глаза темные, внимательные.

– Наташа, – повернулся к ней Генрих, – будь любезна…

– Разумеется, – она улыбнулась полковнику, бесстрастно кивнула «Кошмарскому», повернулась и пошла, гулко постукивая высокими каблуками, к дальней стене.

«Твою …!» – Оказывается, полковник, прибыл не просто на конспиративную встречу. Его визави – не к ночи помянутый товарищ министра внутренних дел Леопольд Игнатьевич Карварский. И взгляд его опасных глаз Натали ощущала у себя между лопаток всю дорогу до стены, до средних размеров полотна Михаила Шемякина. Посмотрела, не видя, оглянулась через плечо – мужчины, не торопясь прогуливались в центре зала – и снова уперлась взглядом в цветные блики шемякинских видений.

«А полковник-то у нас непростой! Второй день в городе, а уже встречается с Карварским. Может быть, грохнуть обоих и идти на прорыв?»

Шансов уйти отсюда живой у нее, разумеется, не будет, но и случай редкий. За то, чтобы всадить пулю в эту поганую рожу, многие отдали бы все, что имеют. И жизнь – не самая высокая цена. Однако вот что любопытно: мысль – вполне ожидаемая, следует заметить, и своевременная – мысль эта мелькнула, осветив сознание Натали вспышкой метеора, и исчезла, словно не было. И как только «погас свет», сразу же выяснилось, что ни в кого она стрелять не станет. И не потому, что стыдно или слово дала. Став революционеркой, Натали отреклась не только от бога, но и от всей той надстроечной шелухи, что именуется буржуазно-помещичьей моралью. Впрочем, Генрих клятв никаких с нее и не брал. На доверии пригласил идти за собой, с собой, одним словом, вместе. И вот это доверие…

«С этого поводка не сорваться даже мне…»

Получалось, что, начни она теперь палить из «стечкина», разрушит нечто странное, но важное, что возникло между ней и Генрихом в момент покушения на Тюремном мосту. А то, что там, прошлой ночью на Крюковом канале произошло нечто невероятное, Натали уже не сомневалась.

«Как вышло, что я целилась в грудь, а не в голову? С пятнадцати метров его лицо прекрасная мишень!»

Перед глазами на фоне шемякинской сказочно-гротесковой фантазии возникло лицо полковника. Простые черты, непростой рисунок. Глаза. Ум, воля, жесткость, способная перейти в жестокость, и еще что-то, неуловимое, почти эфемерное, но самое важное. Значительность? Пожалуй, что так.

«Но ведь я ничего этого не видела? Он был просто целью. И я выстрелила… Ну, пусть не в лицо, не в лоб, но все-таки выстрелила. Так почему же не стала стрелять во второй раз? И, Господи, прости, что я делаю здесь, в этой сраной галерее, со снаряженным «стечкиным» под мышкой и лучшей в городе мишенью, вальяжно расхаживающей в центре зала, в десяти-пятнадцати метрах от меня?»