Читать книгу - "Человек напротив - Вячеслав Рыбаков"

А ведь я сбрендила, поняла Ася, когда двери трамвая, перепончато подергиваясь, расползлись в стороны. Она даже заколебалась: выходить, не выходить… Потом, смертельно испугавшись того, что двери снова поползут навстречу друг другу, почти выпрыгнула наружу.

Было тепло. В Питере почти никогда не бывает тепло, когда темно, и теплая густая тьма навевала какие-то сладостно-южные ассоциации. Судак, Гурзуф… Понт шумит… Если выпало в империи родиться – лучше жить в глухой провинции у моря. Детство, пальмы, возбуждающе ароматные ночи, покой. Да. Сейчас там не очень-то подлечишь нервы. Интересно, все уже пожгли или что-нибудь осталось? Пару лет назад по сердцу с неожиданной силой резануло – Ася даже удивилась тому, что еще способна испытывать столь сильные эмоции по отвлеченным поводам – когда во "Времени" мелькнула главная улица Судака и среди развороченных прямыми попаданиями, прокопченных пожарами зданий Ася узнала кафе, где она, восьмиклашка еще, захлебываясь от удовольствия, ела с папой и с мамой мороженое… Из пролома в ополовиненной фугасом стене свешивалась чья-то неподвижная нога. Одна. И тут же кадр сменился. И для контраста – вот что у них, а вот что у нас – бодро заговорили про договор о дружбе и взаимопомощи между Российским Советским Союзом и Уральским Советским Союзом, который буквально на днях будет заключен… А я так и не смогла привыкнуть, что Украина или, скажем, Армения – это у кого-то "у них". Хоть в Армении и не бывала никогда, и уж теперь не побываю… Для меня это все равно "у нас". А в Российском Союзе – это, наоборот, не "у нас", а в какой-то нелепой и чужой, нарочно выдуманной стране… Ох, как шипела на меня в свое время факультетская демокруха: шовинистка! имперское сознание! правда же, Ася, русский герб – Купидон? вооружен до зубов, нечем задницу прикрыть, ко всем пристает со своей любовью…

Антон тогда еще был дома.

А теперь мне плевать и на то, что у нас, и на то, что у них. Все равно эти сволочи что хотят, то и творят… нервов не напасешься. Им же на нас с Антоном плевать! Так чего же мне-то за них волноваться!!

Так. Спокойно. Сходим с ума спокойно. Ну, куда?

Сейчас, надо вспомнить. Ведь я же тут, пардон, жила. Интенсивной и регулярной жизнью. Вот это, кажется, Непокоренных. А вот оттуда я приехала. Слева темно, там завод, который провалился, когда метро взорвалось… или прорвалось, что для завода – совершенно все равно. А вон на той стороне – кусты. Похоже, мне в кусты.

И потом – налево, по этому, как его… Тореза. По нормальным русским правилам речи она должна была бы называться просто Торезовской улицей; а это – дурацкие европейские кальки, расцветшие уже при большевиках: рю де Торез… Авеню де Навоз.

Кустики потемнее и поуединеннее, кстати, действительно не помешали бы. Последний раз я была в сортире часов пять назад, и это уже дает себя знать. Прежде чем идти к свету Фавора, следовало бы морально подготовиться. Погоди, помнится, возле кинотеатра был сортир. Забавно… кое-что все-таки помнится. Ну что, для бешеной собаки семь верст не крюк? Все равно уже пол-одиннадцатого, плюс еще пять минут – один черт. Конечно, следовало бы соображать быстрее и выйти на предыдущей остановке. Ну, что сделано, то сделано. Однако пустыня какая. На остановке еще кое-кто шевелится, а чуть в сторону – мрак и туман. Ася перешла спящую в рыжем мареве фонарей асфальтовую реку будто вымершего проспекта Тореза и, озираясь, пошагала к угловатой темной глыбе кинотеатра.

Сортир действительно был – но оказался заколочен и с дамской стороны, и с джентльменской. Вероятно, за банкротство. Как это сейчас называется – несамоокупаемость… самонеокупаемость… Ася, стервенея, несколько раз с нарастающей силой дернула за ручку двери – дверь даже не шелохнулась, будто декоративная. Два проходивших поодаль парня, прихлебывающих пиво из одинаковых бутылок совершенно одинаковыми и одновременными движениями, одинаково загоготали, глядя на Асю. Ни раньше ни позже их принесло, проклятых. С противоположной, джентльменской, стороны вдруг донеслось характерное журчание – похоже, какой-то джентльмен, не осложняя себе жизнь, зажурчал прямо снаружи. И тут этим сволочам проще жить.

Ладно, идем до первого куста, и провались все пропадом. Ну и денек. До дому я доберусь сегодня или нет?

Аська, ты сама этого хотела. Могла бы сразу после Александры драпать до хаты.

Чего я там не видала… Тут все-таки – приключение. Переждав в сторонке, пока по Тореза с шипением пронесутся одна за другой две крутые тачки, явно превышающие допустимые в городе скорости по крайней мере вдвое – разборка, что ли? погоня? а и провались они все пропадом! – Ася снова пересекла уснувший проспект.

Светло было только здесь, на магистрали. В пучинах между домами, там, куда надо было сворачивать, там, где были кусты, – царила непроглядная тьма.

А ведь действительно пора сворачивать.

Интересно, и как я в темноте буду рассматривать номера домов?

Вот будет смех, если парадная дверь кодирована!

Слушайте, а ведь действительно где-то здесь. Конечно, впотьмах ни черта не понять… да я и при свете не вспомнила бы точно… но действительно где-то здесь. Вот там, в глубине, должен быть продуктовый магазин, там я всегда покупала Симагину кр-рэндель к чаю. С ума сойти.

Ладно, покуда он не показался – сделать бы наши дела, что ли. Темень вполне достаточная, только вот менталитет не тот. Говорят, хорошо воспитанная собака скорее доведет себя до разрыва мочевого пузыря, чем выгуляется дома. Вот и Аська тоже… сука воспитанная. Может только дома, а во время прогулки – ни-ни.

Слишком много окон светится. Чего они не спят, черти? Дорогу хоть немножко освещают – это плюс. Но меня будет видно любому прохожему – это минус. Что толку твердить себе, что покамест не встретилось ни одного прохожего? Кусты неубедительные, ненадежные.

Дом – даже не понять было, сколько в нем этажей, – на углу которого отсвет из окон соседнего выявил тот самый номер, возник внезапно, сам собой. То есть Ася уже несколько минут шла вдоль него, тупо таращась себе под ноги в попытках вовремя замечать очередные выбоины в крошащемся древнем асфальте; потом, остановившись, в очередной раз огляделась, чтобы оценить степень густоты ближайших зеленых насаждений, – и смутно высвеченный кусок теряющейся в темноте кирпичной стены с крупно выведенной на нем цифрой сам ударил в зрачки.

Сердце пропустило такт.

До сих пор поход был игрой. Она просто коротала время, не желая возвращаться в пустую, пропитанную застарелой тоской квартиру. И вдруг оказалось, что дом этот, дом, в который непонятно зачем послала ее ведунья – подумать только! ведунья! – два с небольшим часа назад… а будто уже несколько месяцев прошло… действительно существует. Вот он. А в нем наверняка есть та самая квартира. И дальше что?

Ну, идиотизм! Такой момент… того и гляди джинны покажутся или привидения цепями затрясут, как пролетарии; в жизни никогда ничего подобного не испытывала. И к тому же вообще – где-то тут я жила чуть не полтора года, даже, помнится, ощущала себя до идиотизма счастливой – нет бы присесть на лавочку, закурить, смахнуть скупую девичью слезу… дескать, где ж ты, где, мой голубь сизокрылый… А на уме лишь одно – найти отвечающий моим высоким запросам куст. В такие моменты кажется, что человек и впрямь состоит из одной физиологии. Старость. Ай кэн писс – бам, бам-бам. А я вот кэннот.