Читать книгу - "Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан"

отстраненности, не устранив его первопричину, не лишится ли в конечном итоге сообщество своего голоса, а дети – своей силы? Если бы синдром отстраненности исчез, как распространилась бы информация о тяжелом положении детей-беженцев? Четких заявлений о бедствии и стандартных призывов о помощи, по-видимому, недостаточно.

Когда я наблюдаю, как синдром отстраненности распространяется по всему миру, и слышу о новых вспышках психосоматических заболеваний, охватывающих совершенно новые группы людей, я прихожу в отчаяние от того, какой хаос они сеют и насколько плохо их понимают.

Начиная писать эту книгу, я питала наивную надежду, что, если люди поймут, какие физиологические механизмы создают функциональные проблемы со здоровьем, это каким-то образом поможет защититься от них. Затем я начала слушать рассказы людей – на этот раз не как врач, а как человек, который не обязан их лечить. В результате я взглянула на эти расстройства по-новому и задумалась: а может, их искоренение на самом деле неправильная задача?

Для многих людей, которых я встречала, психосоматические заболевания служили жизненно важной цели. Припадки решали социокультурную проблему для народов мискито и вапишана.

В Красногорском то же самое сделала сонная болезнь. Психосоматические и функциональные расстройства не вписываются в правила любой другой медицинской проблемы, потому что, несмотря на весь причиняемый вред, иногда они незаменимы.

Просто не хватает слов, чтобы выразить все, что чувствует человек. Всю сложность наших эмоций нельзя свести к рациональным и хорошо продуманным шаблонам, которые подходили бы любому человеку в любой ситуации. Когнитивный диссонанс существует, как и моральные дилеммы, немыслимые решения, неравенство и отчаяние. Жизнь всегда найдет способ расставить ловушки, из которых, кажется, невозможно выбраться. Люди – не машины, принимающие решения на основе алгоритмов, логичных и свободных от эмоций, поэтому, возможно, нам нужны выпускные клапаны и механизмы преодоления, способы разрешения конфликтов и борьбы с амбивалентностью, позволяющие сохранить лицо. Иногда воплощение и разыгрывание конфликта либо более управляемо, либо более практично, чем его формулирование.

Когда Любовь рассказала мне о сонной болезни и о своей жизни в Красногорском, я увидела, что ситуация, в которой оказалась она и ее соседи, уникальна. И все же чем больше я размышляю об этом, тем более универсальной кажется ее история – история потерянной любви. То, что случилось с Любовью, мало чем отличалось от окончательного разрыва некогда полных любви отношений, которые исчерпались сами собой. Многие люди испытывали крайнюю неуверенность и печаль из-за неудачных отношений, когда вопрос о том, уходить или нет, каждый день приводит к разным ответам. У такой дилеммы есть практическая, аналитическая сторона, которую можно свести к разумным спискам плюсов и минусов, но есть у нее и гораздо более сложная эмоциональная сторона, которую в целом труднее раскрыть. То же самое можно сказать и о многих серьезных изменениях в жизни. Там, где решения и проблемы слишком ошеломляющи и полны эмоций, чтобы быть просто принятыми, могут понадобиться бессознательные процессы, чтобы помочь нам выбраться из трясины. С одной стороны, можно было бы рассматривать сонную болезнь Любови как дисфункциональный способ справиться с трудным выбором. С другой – можно воспринимать ее как путь, который Любовь должна была пройти, чтобы принять трудное решение и смириться с большой потерей.

Мои мысли также возвращаются к женщине, которая рассказывала по радио о позитивных изменениях, которые диагноз «аутизм» внес в ее жизнь. Ее история вызвала у меня озабоченность по поводу чрезмерно активного использования ярлыков и вреда медикализации, но, возможно, я просто не смогла увидеть красоту того, чего она достигла. Если бы я была ее врачом и попыталась изменить путь, который она выбрала, чтобы сделать свою жизнь счастливее, принесло бы это пользу? Западная медицина поощряет буквальный подход к симптомам. Врачи ожидают, что люди смогут вербализовать и логически осмыслить свою проблему, когда их об этом попросят. Рабы методологии, протоколов и технологий, мы теряем жизненно важные навыки, необходимые для расшифровки историй наших пациентов. Только в неправдоподобно совершенном аналитическом мире можно было бы полностью отказаться от метафор страдания.

В настоящее время внимание западной медицины сосредоточено преимущественно на физиологии этих расстройств, поскольку существует потребность доказать, что они «реальны». И есть мнение, что этого можно достичь только путем выявления изменений при сканировании мозга или в анализах крови: западное общество уважает доказательства такого рода. Биологический подход действительно сработал в случае Тары, потерявшей способность ходить из-за смещения диска. История, которую она рассказала себе о том, что происходило внутри ее тела, была центральной в эффекте зацикливания, который породил проблему со здоровьем. Эту историю нужно было услышать, прежде чем к ней можно было обратиться. Но только осознав, что в игру вступили аномальные физиологические процессы, Тара смогла преодолеть страх того, что врачи не смогли диагностировать прогрессирующее заболевание. Она смогла преодолеть этот психологический барьер лишь после того, как поняла, что тело действительно способно на подобные уловки.

Как и в случае любого другого медицинского феномена, психосоматические и функциональные расстройства возникают в результате физиологических изменений, и это никогда не следует недооценивать. Под натиском информации мозг постоянно находится в состоянии прогнозирования, отбрасывания, оценки и переоценки, выводов и обучения. Подобно клеткам, которые растут слишком быстро и становятся злокачественными, или органам, которые производят слишком много гормонов, бессознательные психологические процессы подвержены ошибкам. Функциональные неврологические расстройства – это ошибки кодирования мозга. Они являются дисфункциональной реакцией нервных клеток на изменение поведения. У них есть множество триггеров, и только некоторые из них связаны с психологическим расстройством. Они могут быть реакцией на травмы, болезни, ложные медицинские убеждения, трудности, конфликты, заразную тревогу. Проблема со здоровьем развивается в процессе, сходном с обучением. Но запрограммированный мозг можно перепрограммировать, так что это никогда не должно быть необратимым процессом.

Но западный биологический подход терпит неудачу, когда речь заходит о том, чтобы помочь людям. Воплощение психологического конфликта является необходимым фактом жизни, но хронической проблемы со здоровьем вследствие функциональных и психосоматических процессов быть не должно. Тем не менее только 30 процентов людей, страдающих диссоциативными припадками, полностью выздоравливают. Тара была одной из тех, кому повезло, – реальность такова, что многие функциональные неврологические расстройства имеют довольно мрачные перспективы. Немного найдется других медицинских проблем, жертвы которых так мало продвинулись в плане лечения и темпов выздоровления. Возможно, причина в том, что лечение всегда направлено только на различные комбинации физиологии и психологии, игнорируя при этом социокультурные влияния. Возможно, врачи, которые не найдут способа включить социальные факторы, влияющие на болезнь, в свои формулировки, неизбежно будут сталкиваться с тем, что плывут против течения, а их голоса звучат