Читать книгу - "Без остановки. Автобиография - Пол Боулз"

и грязноватый Танжер (в городе присутствовало сильное испанское влияние — в центральном районе соседями марокканцев были несколько тысяч испанцев). Мне больше по душе была средневековая сдержанность Феса, уже уходившая в прошлое. Я смаковал Фес как турист, со стороны, а вот Джейн любила Танжер, потому что там жили её друзья-мусульмане, в гости к которым она ходила. Ей нравилось быть в компании с марокканцами, как она сама утверждала, из-за их чувства юмора. Как и местные иудеи, они жили обособленно, высмеивая друг друга, споря и не давая друг другу отдыха, но при этом могли все вместе посмеяться.

Первые несколько лет жизни в Марокко мы «кочевали». Зачастую не прожив на одном месте и недели, мы переезжали на новое. Мы странствовали между Танжером и Фесом, Рабатом и Марракешем, обмениваясь мнениями о городах, их жителях и местных едальнях (у меня были свои предпочтения, которые далеко не всегда совпадали с реакциями на них моей «половинки»). Марокко и сейчас может шокировать тех, кто приехал в эту страну впервые. Я рассказывал Джейн о культах, обряды которых наблюдал здесь в прежние годы, но, видимо, мои описания не были достаточно убедительными. Я не смог подготовить её к шоку, который она испытала почти сразу по приезде в Марокко, во время посещения города Мулай Брахим. Вместе с подругой Джоди она поехала в Танжер, пока я был в Сахаре. Подруги поехали на юг, в Марракеш. В то время Mamounia был ещё очень сносным отелем. Погода стояла замечательная, и с балкона своего номера они могли увидеть снега на вершинах Атласских гор. Кто-то предложил им съездить в Мулай Брахим. Подруги поняли, что город находится в горах, но при этом у них сложилось чувство, что там они посетят сельскую ярмарку с музыкой и танцами. Они попросили в отеле собрать им закуски для пикника, взяли с собой виски и вино, и дали водителю поручение отвезти их на амáру[443] в Мулай Брахиме. Но подружкам никто не сказал, что амара — собрание паломников на каком-то месте, связанном с местным святым, нередко это его гробница. Та амара как раз проходила в горах, куда автомобиль не мог заехать. Водитель объяснил, что машина должна остаться в долине, и он останется в автомобиле. Леди могут подняться наверх, если у них есть желание, но он останется в машине.

Джейн рассказывала про крутой подъём на гору через терновники и валуны. Через минут тридцать до них донеслись сверху звуки, и они решили, что скоро окажутся на ярмарке. Минуту спустя по склону вниз побежало человек тридцать орущих мужчин с выпученными глазами, чьи лица и одежда были измазаны кровью. «Господи!» — сказала Джоди. Джейн промолчала, просто стояла и ждала, что на них нападут. Мужчины с криками пробежали мимо вниз. Джейн с подругой немного отдохнули на камнях и решили не идти вверх, а возвращаться к автомобилю. Мужчины принадлежали к суфийскому ордену Исавийя[444]. Они провели церемонию, в ходе которой живого быка разрывали на части и сжирали. Будучи не в себе они, скорее всего, даже не заметили двух прячущихся среди камней женщин-«прислужниц духов».

Бедную Джейн ждало травматическое переживание в первый и единственный раз, когда она пробовала маджун. Это произошло во дворце Джамай в Фесе. Однажды мать Ахмеда Якуби, прекрасно умевшая готовить, сделала нам маджун в форме конфет, которыми Ахмед всех угостил после ужина. Из всех присутствующих я был единственным европейцем, имевшим опыт общения с препаратом. Я предупредил Джейн, Джоди и Эдвина Денби, что сначала надо съесть чуть-чуть, подождать действия препарата и только потом есть ещё, если покажется мало. Мы пили чай, который я несколько раз заваривал, слушали патефон, а Ахмед рисовал картинки на писчей бумаге с логотипом отеля. «Тебе завтра надо будет сходить в Ville Nouvelle / Новый город и купить ему нормальной бумаги и туши», — сказала мне Джейн. Потом я услышал, как она говорит кому-то: «Ой, этот маджун вообще какая-то ерунда». Я повернулся к ней и увидел, что она доедает большой кусок маджуна. «Вообще никак не действует», — объяснила она. «Я же тебе говорил, что действует не сразу. А теперь ты перебрала».

Она с пренебрежением отнеслась к моим словам. Вечер продолжался. Джейн стало клонить ко сну, и я решил, что с ней уже не случится ничего плохого, поэтому пошёл в свою комнату и лёг спать. На следующее утро она была вне себя. Она говорила, что не смогла заснуть, а прошедшая ночь показалась ей в десять раз длиннее любой другой и была сплошным ужасом. Сначала Джейн стала волноваться, что со мной что-то не то происходит, потом наркотик начал действовать в полную силу, и она подумала, что я хочу прокрасться в комнату и убить её. Потом она посмотрела на свои руки и не поняла, что это такое. Когда она увидела, как движутся пальцы, её охватил ужас. С тех пор, каким непоследовательным это ни показалось, она стала ярым противником каннабиса в любых видах. То, что её [плачевный] опыт был обязан только передозировке, она и слышать не желала. «Всё то, что в состоянии так сильно влиять на человека, является опасным», — утверждала Джейн.

Весной мы вернулись в Фес и остановились в отеле Belvedere. Я заканчивал «Под покровом небес», а Джейн писала новеллу «Лагерь катаракта» / Camp Cataract. На рассвете мы завтракали в кровати в её комнате, после чего я уходил в свою и оставлял дверь открытой, чтобы мы могли общаться, если ей захочется. В какой-то момент у неё возникли чудовищные проблемы с мостом, который она «строила» в своём произведении через ущелье. Она периодически кричала, задавая мне какой-нибудь вопрос: «Румяша! А что такое кантилевер [ось моста]»? Или: «А можно сказать, что у моста имелись подпорки?» Я был полностью погружен в последние главы романа, которые тогда дописывал, поэтому отвечал как Бог на душу положит, не выходя из состояния добровольной одержимости. После некоторой паузы она снова что-нибудь меня спрашивала. У нас под окнами громко бурлил ручей, в шуме тонули остальные звуки, поэтому надо было перекрикивать его. Так прошло два или три утра, после чего я понял, что у неё что-то идёт не так. Она никак не могла разобраться с мостом. Я встал и прошёл в её комнату. «Слушай, а зачем тебе строить этот грёбаный мост? — поинтересовался я. — Почему ты не можешь написать, мол, „мост стоял“ и всё?» Она покачала головой: «Если я не знаю, как мост