Читать книгу - "История одного поколения - Олег Валентинович Суворов"

— Да, я понимаю, — согласился Вадим, — но все это продолжалось и после того, как я благополучно вернулся… Благодаря деньгам ныне покойного Никиты. — Эдуард знал об убийстве Дубовика, поэтому кивнул, и они какое-то время помолчали. — Она и меня пыталась обратить в свою веру, — продолжал Гринев, — а когда этого не получилось, наши отношения резко испортились. Одно время Вера даже отказывалась со мной спать, пока мы не обвенчаемся в церкви — и это после двадцати лет брака! Короче говоря, она стала такой суровой моралисткой, что я чуть не свихнулся от ежедневных упреков в безбожии и аморальности! Представь себе: мужа, который прожил с ней двадцать лет и почти не изменял, обвинить в отсутствии всяких моральных норм! Ну, и что ты на это скажешь?

Архангельский принял задумчивый вид, поправил очки и медленно произнес:

— На мой взгляд, мораль — это вообще не дело религии, главная задача которой состоит в том, чтобы выполнять терапевтическую роль по отношению к смерти. А поучать, да еще следить за моральным обликом граждан — значит вмешиваться в их личную жизнь. Но это опять-таки мое личное мнение, которое я высказал во время нашей последней встречи с патриархом. — Последняя фраза имела явный оттенок хвастливости и была совсем не обязательна, но Архангельский не смог удержаться, тем более что он действительно не один раз встречался с патриархом.

Впрочем, несмотря на внешний пиетет при встрече с главой Русской православной церкви, Эдуард относился к православию с тщательно скрываемой неприязнью. И дело было даже не в прочной атеистической закваске, полученной в коммунистические времена, — просто по складу ума и характера он был убежденным скептиком. Да, существование некоего Высшего начала вполне возможно, более того — вполне допустимо и предположение, что это начало является разумным и нематериальным. Однако никакая из существующих религий не имеет права утверждать, что знает об этом начале больше всех остальных или что она чтит его наиболее подобающим образом. А ведь православие утверждает именно это: «Мы славим Господа правильнее всех других!»

Кстати, совет самого Христа из знаменитой Нагорной проповеди: «И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаться молиться, чтобы показаться пред людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» — явно вступал в противоречие с обычаем молиться в храмах и соборах, которые сами по себе являются прекраснейшими сооружениями архитектуры. По глубокому убеждению Архангельского, церковь представляла собой такой же социальный институт, как государство или армия, а потому не имела ни малейшего права претендовать на какие-то приоритеты. Возможно, в этом сказывалась его чиновничья сущность, ревновавшая к усиливающемуся влиянию священников, которое уже начинало перевешивать былое влияние секретарей по идеологии. Однако Гринев ждал от него не абстрактных рассуждений, а вполне конкретных советов, поэтому нахмурился еще больше. Архангельский мгновенно понял свою ошибку.

— Впрочем, все это не столь важно. Рассказывай дальше.

— А дальше хоть стой — хоть падай. В один прекрасный день она так же внезапно, как раньше уверовала, разочаровалась в православии, причем по весьма анекдотическому поводу. В их приходской церкви служил довольно молодой поп, который был известен своими связями с местной братвой. По некоторым слухам, он даже освящал им оружие перед очередной «стрелкой».

— А французские дворяне на ночь перед дуэлью клали на алтарь свои шпаги, — усмехнулся Архангельский, вспомнив «Графиню де Монсоро».

— Короче, однажды он пришел вести службу то ли в дымину пьяный, то ли не протрезвев после вчерашнего, — продолжал Гринев, — и, непрерывно икая, ляпнул с амвона примерно такую фразу: «Покайтесь, грешники, а то всем вам — ик! — х…во будет!»

— Ты серьезно? — засмеялся Эдуард. — Это на самом деле было?

— Ну, если и не дословно, то нечто в этом роде он действительно сказал. В общем, Верка пришла домой в шоке и заявила, что в церковь больше ни ногой. Я поначалу обрадовался: «Наконец-то очухалась баба!» — но не тут-то было. Дальше началось еще хуже — она стала ходить на собрания сектантов, которые они устраивали в местном Доме культуры.

— А что хоть за секта?

— Да какие-то там «Поклонники Саваофа», что ли… хрен их там разберешь! — Вадим досадливо поморщился. — Самое страшное в другом — несколько дней назад она вообще ушла из дома, захватив с собой нашу семилетнюю дочь.

— Ты хочешь сказать, что они ушли к сектантам?

— Ну да, а куда же еще!

— И ты не знаешь, где их искать?

— Откуда? Я могу только дожидаться, когда эти чертовы сектанты опять соберутся в каком-нибудь ДК, но ведь Верка наверняка откажется вернуться.

— Да, ситуация сложная, — согласился Архангельский. — Если бы она ушла в какой-нибудь православный монастырь, то все было бы проще. Тогда бы я смог тебе реально помочь — например, обратиться с письмом к Его Святейшеству. А так даже трудно что-нибудь посоветовать. Кстати, а у вас же еще был сын?

— Он остался со мной, — коротко и с явной неохотой отвечал Вадим, не став развивать эту тему.

Его сыну Семену недавно исполнилось семнадцать, и это был уже вполне сформировавшийся юноша — типичный представитель того самого поколения, появление которого когда-то радостно предрекал Ястребов. Семен не только наотрез отказался последовать за «свихнувшейся» на сектантах матерью, но с юношеским максимализмом и безапелляционностью вздумал осуждать «тоталитарные» взгляды Вадима. В результате отношения между отцом и сыном складывались весьма напряженно. Но зачем было рассказывать об этом постороннему человеку?

— Кстати, а как у тебя с работой? — спросил Архангельский, украдкой посматривая на часы.

— С работой хорошо, — угрюмо отозвался Вадим, — без работы плохо.

— И давно не работаешь?

— Полгода.

— Сам ушел или институт развалился? Ты, по-моему, в каком-то НИИ работал?

— Работал. Ушел сам. Хотя моя бывшая контора тоже дышит на ладан. До сих