Читать книгу - "Когда шагалось нам легко - Ивлин Во"

Заглянули в соседнее заведение, более плебейское, под названием «Фоли-Бержер»; держала его необъятных габаритов старуха-арабка, весьма слабо владевшая французским и вовсе никак – английским. У нее была лицензия на содержание восьми девушек, но штат ее, подозреваю, этим не ограничивался. При нашем появлении на улицу отрядили парнишку, который вернулся примерно с шестеркой арабских девушек, тучных, неприглядных, с кое-как наштукатуренными физиономиями. В окрестных переулках проживали вольнонаемные проститутки. Они ютились в однокомнатных лачугах размером с пляжную кабинку. Невостребованные жрицы любви сидели у распахнутых дверей и усердно вышивали; между стежками они поднимали глаза от рукоделия и зазывали клиентов; у многих на дверном косяке белела выведенная мелом цена, доходившая до двадцати пяти пиастров, но в основном запросы были скромнее. Внутри просматривался остов железной кровати и висели знамена с гербами британских полков.

На обратном пути мы наткнулись на еще один весело сверкающий огнями дом, но уже с вывеской «Maison Chabanais»^[34]. Каково же было наше удивление, когда в холле перед нами предстали мадам и все ее девицы из «Золотого дома». Оказалось, на сей раз мы вошли туда с черного хода. Иногда, объяснила мадам, джентльмены уходят неудовлетворенными, решают найти другое заведение, делают круг – и нередко заходят в эту дверь, а кто менее наблюдателен, даже не замечает своей оплошности.

За время нашего пребывания в Порт-Саиде Рамадан закончился праздником Ураза-байрам. Детям покупались обновки, а семьи, которые не могли себе этого позволить, прикрепляли к старой одежде полоску блестящей мишуры или яркую ленточку; все шли гулять по улицам, а некоторые нанимали экипажи. Улицы Арабского города расцветились огнями и флагами, а прохожие старались производить как можно больше шума. Военные устраивали канонады; гражданские били в барабаны, дудели и трубили, а то и просто колотили в кастрюли и горланили. Так продолжалось трое суток.

Была устроена ярмарка, работали сразу два цирка. Однажды вечером мы с Джеффри и с начальником госпиталя решили пойти в цирк, чем привели в замешательство персонал одного ночного клуба. Медсестры в госпитале тоже были неприятно поражены. «Подумайте о бедных зверюшках, – говорили они. – Нам ли не знать, как эти египтяне обращаются с животными». К слову: в отличие от европейских цирков, на манеже не было дрессированных животных.

В цирковом шатре мы оказались единственными европейцами. Стулья были расставлены на весьма шатких деревянных помостах, поднимавшихся амфитеатром на значительную высоту. Позади верхнего, самого последнего ряда находились плотно задрапированные ложи для женщин, но тех среди публики было крайне мало; бóльшую часть зрителей составляли молодые парни. Между первым рядом и барьером арены жались мальчишки, но их гонял дубинкой нанятый следить за порядком полицейский. Все места, похоже, стоили одинаково; мы, заплатив по пять пиастров с носа, направились к верхней части амфитеатра. Между рядами ходили служители, предлагая орехи, минеральные воды, кофе и примитивные кальяны. Конструкцию такого курительного прибора составляли половинка скорлупы кокоса, до середины наполненная водой, небольшая оловянная чаша с табаком и длинный бамбуковый мундштук. Доктор меня предупредил, что даже однократное курение кальяна непременно вызовет какую-нибудь дурную болезнь; я тем не менее рискнул, и дело обошлось без последствий. Служитель поддерживает огонь в нескольких кальянах сразу, прикладываясь к каждому поочередно. Еще мы все взяли себе кофе – густой, приторный, со скрипевшей на зубах гущей.

К началу представления мы опоздали и вошли в разгар невероятно популярной клоунской репризы: на манеже переругивались два египтянина в европейских костюмах. Мы, разумеется, не понимали ни слова; время от времени они обменивались звонкими оплеухами, и это позволяло с уверенностью заключить, что номер заимствован из английского мюзик-холла. Реприза непомерно затянулась, но клоуны уходили с арены под гром аплодисментов; на смену им вышла прелестная белая девочка лет десяти-двенадцати в балетной пачке и станцевала чарльстон. Потом она ходила по рядам и продавала открытки со своим изображением. Оказалось, она француженка. Приверженцы морализаторства определенно найдут здесь пищу для размышлений: этот африканский танец, излюбленный всеми, от рабов до жиголо, пересек два континента и мало-помалу стал смещаться в южную сторону, к своим истокам.

Потом настал черед японских жонглеров, а под конец вся труппа разыграла затяжную комедию. Циркачи исполнили тоскливую народную песню, а затем с невероятной старательностью и знанием «дела» стали выходить по одному и укладываться на манеж; когда все взрослые приняли горизонтальное положение, вышла все та же девочка-балерина и растянулась на опилках; наконец, неуверенно ковыляя, появилось двух- или трехлетнее дитя, чтобы тоже лечь рядом. Все это действо заняло не меньше четверти часа. После этого все, не прерывая своей песни, начали вставать в том же порядке и уходить за кулисы. Потом объявили антракт; зрители покинули свои места и стали прогуливаться прямо по манежу, уподобившись болельщикам на крикетном стадионе «Лордз»^[35] между иннингами. Антракт закончился, и на арене появился бесподобно сложенный негр. Для разогрева он проткнул себе щеки дюжиной вязальных спиц, оставив их торчать по обе стороны лица; в таком виде он вышел в публику и стал наклоняться к нам с чудовищной, застывшей улыбкой. Далее, взяв пригоршню гвоздей, он загнал их молотком себе в бедра. Потом разделся до усыпанных блестками трусов и начал как ни в чем не бывало валяться по доске, из которой торчали остро заточенные кухонные ножи.

Во время этого номера вспыхнула потасовка. Особого накала она достигла у выхода, непосредственно под нашими местами. Головы дерущихся оказались на уровне наших ног, так что мы, не подвергаясь серьезной опасности, получили весьма удобный наблюдательный пункт. Разобраться в происходящем было непросто: мало-помалу драка затягивала и других зрителей. Всеми забытый и обиженный, негр слез со своего деревянного ложа с клинками и обратился к толпе, шлепая себя по голой груди и тем самым показывая, каким пыткам подвергает себя в угоду публике. По правую руку от меня сидел сурового вида египтянин, владевший английским, – мы с ним успели обменяться парой фраз; неожиданно он вскочил со своего места и, перегнувшись через нас троих, от души огрел зонтом по макушке одного из драчунов, а потом с невозмутимой суровостью сел на стул, чтобы вернуться к своему кальяну.

– Из-за чего драка? – обратился я к нему.

– Драка? – переспросил он. – Кто дерется? Не видел никакой драки.

– Да вот же. – Я указал на буйство у выхода, грозившее обрушить весь цирк-шапито.

– Ах это! – протянул он. – Виноват, мне послышалось, вы сказали «драка». Это всего лишь полиция.