Читать книгу - "Как трудно оторваться от зеркал... - Ирина Николаевна Полянская"

Любе, лицо его делается в сумерках совсем больным, хотя он так же бодро говорит повизгивающему от радости Ангару: «Здорово, ваше собачество...» Их дедушка — деревенский священник, Великим постом, взяв требник, Евангелие, запасные Дары и свечи, обходит заснеженными тропами ближние и дальние деревни, чтоб исповедовать, причащать, соборовать немощных стариков. Тетя Люба звучным голосом читает в храме Часы: «Возвели окрест очи твои, Сионе, и виждь: се приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера и моря и востока чада твоя...» Покров на престол тетя Люба расшила шелками, иконы украсила тонко вывязанными кружевами. А когда дедушка тихим, страстным голосом перед Апостолом читает молитву: «На отчизну нашу, Россию, излей благодать свою, Боже!», тетя Люба распластывается на полу, обливаясь горючими слезами. Отец не может преклонить колени. Он даже перекреститься не в силах. Но зато при словах молитвы: «...и несть во время сие печальника, пророка и вождя», папа сокрушенно кивает и прикладывает ладонь к сердцу... Лида любит эту коленопреклоненную молитву, хотя не понимает, почему в ней упоминается только одна из наших советских республик — Россия, но спрашивать об этом у тети Любы бессмысленно, она на все могучим басом отвечает: «Молись, и просветит тебя Господь!», а отец отшутится... Потрепав собачество за холку, папа входит в дом и, подмигнув Лиде — дескать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, — неловко крестится на «красный» угол...

Прежде Лида любила прогуливаться с отцом и принимала его шутки за чистую монету. Ее не смущало, что папка повторяется. Проходя мимо памятника Ленину, он говорит: «Увы, не Кановой и Микеланджело изваяна сия глава...» — и скашивает глаза на Лиду, поняла она юмор или нет. Лида давно уже не улыбается его шуткам, а только вздыхает.

А мама? Раньше Лида с удовольствием слушала, как она репетирует свою будущую просветительскую лекцию о музыке... Музыка вне идеологии, повторяла мама, звуки свободны. Написал Прокофьев музыку к «Ромео и Джульетте», и поди разберись, противостояние каких железных сил он имеет в виду в сцене «Монтекки и Капулетти». Этим силам, рассказывает мама Лиде, было желательно, чтобы композитор изменил трагический финал! Джульетта, дескать, просыпается в ту минуту, когда Ромео открывает склянку с ядом, после чего они радостно танцуют финальное па-де-де между трупами Тибальда и графа Париса. Когда мама читает лекцию о Листе, она многозначительно восклицает: «Странный это был аббат...», — словно хочет сказать своим студентам, что Лист на самом деле был атеистом — таким же, как ее слушатели.

Лида напрягает слух, чтобы слышать тихий голос Саши. Ей кажется, что он нарочно говорит так тихо — слова его едва пробиваются сквозь шум фонтана, на краю которого они сидят. Тихий голос каким-то чудом достигает ее слуха. Саша говорит, а сам как будто прислушивается к ее мыслям. Лида спит в своей комнате. Она и во сне пытается расслышать Сашину речь, но вместо Саши видит тетю Любу, которая одной рукой обмывает загрязненные яйца, другой — проворно переворачивает уже отмытые в инкубаторе, чтобы зародыш не прилип к скорлупе. Наседки купаются в зольных ваннах, желтые комочки цыплят возятся в ящике с грелкой. Тетя Люба выуживает комочек с сомкнутыми веками — цыпленок болен кокцидитозом. «Простокваша где? Я тебе сто раз напоминала: захвати простоквашу!» Лида послушно идет за простоквашей, но во дворе у птичника остолбенело останавливается, пытаясь вспомнить, зачем ее послали, и смотрит на поблескивающую сквозь изгородь реку как завороженная. Солнце печет в голову, в которой роятся мысли о Саше. За спиной слышен раздраженный топот тети Любы: пока Лида смотрела на реку, тетка успела обмазать глиной и побелить птичник. «Что ты застыла, как придорожный столб? Нечего засматриваться на реку... — и тут же, не упуская случая съязвить, прибавляет в назидание: — Живая рыба может плыть против течения, а дохлая — только по течению». Лида плывет по течению, как сонная рыба с взъерошенной чешуей и выпученными глазами, омытыми светлой водой, плывет безвольно, как мертвая, в сторону Саши, и шум реки отдается в кончиках ее пальцев... Голоса родителей в гостиной будят ее. «А меня ты спросил? А с Лидой посоветовался?» — «Позволь, ты сама говорила, что тебе жалко этих людей. Многодетная семья, им тесно в двухкомнатной квартире». — «Да, я им сочувствую, но не до такой же степени!» — «Твое сострадание имеет степени?» Лида как будто видит сквозь стену, как отец поднимает брови, разыгрывая удивление. «Уступить свою трехкомнатную квартиру чужим людям — это чересчур! То есть не свою, а нашу!» — «А чем плоха эта квартира? Ладно, не надо мне устраивать сцену у фонтана (у фонтана!)». Мама входит к Лиде — она уже сидит на постели. «Ты слышала? — яростным шепотом говорит мама, отпустившая поводья своей ярости, как сказано у Расина. — Твой отец в очередной раз встал в позу праведника». Лида ныряет под одеяло и сверху накрывает голову подушкой — это ее ответ.

До того как Саша расплел Лидины косы, мама была желанной гостьей в ее комнате. Мама излагала ей сюжеты своих любимых романов и рассказывала байки о знаменитых людях, оттачивая на дочке свое искусство лектора. Поделиться с мамой переживаниями из-за Саши Лида не могла, заранее зная, что мама не одобрит ее выбора и даже, чего доброго, поделится Лидиной тайной с отцом, а тот станет донимать ее своими шуточками. В последнее время мама, в силу неясных для Лиды причин, стала явно присматриваться к ее комнате, заговаривала с Лидой, не поставить ли ей для себя диванчик в ней... Лида решила отвратить маму от этой затеи, в отсутствие родителей самостоятельно сделав перестановку, и в оформление комнаты внесла изменения, которые не могли понравиться маме: перенесла к себе из коридора книжные полки с поэтическими сборниками, словарями и альбомами по живописи, поставила их на то место, где мама планировала втиснуть диванчик, на подоконник водрузила горшки с геранью, на которую у мамы была аллергия... Между прочим, три года назад тетя Люба повесила в Лидиной комнате бумажные иконы Божией Матери — Тихвинскую, Казанскую, Смоленскую и Донскую, которые, как утверждал дедушка, защищают нашу страну от вражеского нашествия с Севера, Востока, Запада и Юга. Мама знала, что Бога разрешили, но не совсем, а только отчасти, к тому же к Лиде иногда приходили школьные подруги, которые могли рассказать об иконках своим родителям... Лида была летней верующей, она начинала верить в Бога, лишь когда поселялась у тети Любы,