Читать книгу - "Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой"

Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разныхположениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым иказенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременносбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина иСеменовского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля былипропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганнымилицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны — назад кВалуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед.Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.

Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с егоблестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дымаи пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапыватьдождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и насомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди.Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»

Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другойстороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им ещеистреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душеодинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому?Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта квечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти людиужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать куда попало.

Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужассвоего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая-то непонятная, таинственнаясила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиесяпо одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости,приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстрои жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, ипродолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей,а по воле того, кто руководит людьми и мирами.

Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии,сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русскаяармия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, чторусским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но нифранцузы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленнодогорало.

Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковалифранцузов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживаяее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли приначале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбитьфранцузов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войскарусских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении,и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.

Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетнихпобед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что онизавладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей ичто у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать этоусилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должнобыло сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же каки до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнутаи все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия.Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старуюгвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было,если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы б??ло,если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своейгвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Всегенералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя былосделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.

Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство,что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие ине участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений(где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковоечувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так жегрозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской,атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченнымикусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, накотором стояли и стоят войска, — а победа нравственная, та, которая убеждаетпротивника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, былаодержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь,получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но ононе могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшеерусское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться доМосквы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно былопогибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямымследствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы,возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия ипогибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным быланаложена рука сильнейшего духом противника.