Читать книгу - "Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье"

На сей раз Луицци оставался без сознания целых тридцать шесть дней. Если учесть, что все это время он ничего не ел, то, естественно, первое, что он почувствовал, придя в себя, был зверский голод. Барон хотел позвонить, но не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

«Что за черт, – запаниковал Луицци, – опять я упал? Но, кажется, я не бросался в окно, как в тот раз; общий паралич – не иначе…»

Арман вновь попробовал повернуться, но обнаружил, что крепко привязан к кровати. Он тихо позвал, но никто не откликнулся. Только женщина, что сидела в изголовье и увлеченно размачивала приличных размеров бисквит в большом стакане подслащенного вина, лениво обернулась, бросила на больного недовольный взгляд, а затем спокойненько отправила печенье в рот, сделала добрый глоток вина, аккуратно поставила стакан, взяла книгу и принялась читать, повторяя вслух каждую фразу. Арман хотел было как следует протереть себе глаза, дабы убедиться, что действительно проснулся, но, как говаривала славная женщина, так любившая сладости вкупе с вином, привязан он был «наглухо».

– Пьер! Луи! – закричал барон. – Луи! Пьер!

В ответ раздался лишь короткий смешок и звон бокала.

– Луи! Пьер! Канальи! Кто-нибудь, эй! – с новой силой завопил Луицци.

– Боже, вот малохольный! – пробормотала женщина.

И, ничуть не тревожась, она взяла огромную губку, что плавала в ведре с ледяной водой, и грубо прижала ее к лицу Армана. Этот способ лечения возымел свое действие: барон решил, что самое время пораскинуть мозгами. «Ну, хорошо, – подумал он, – по всей видимости, я был болен, и скорее всего – нервной горячкой; но, должно быть, я уже здоров, ибо чувствую только некоторую слабость во всем теле, а мыслю вроде бы достаточно ясно. Я прекрасно помню все, что со мной случилось, и могу пересказать».

И, перебирая про себя воспоминания, словно нищий, подсчитывающий на ладони медяки, барон громко заговорил:

– Да! Помню, прекрасно помню: госпожа де Фантан – это госпожа де Кремансе, Лаура – это госпожа Дилуа; бедняжка, она умерла от отчаяния, я убил ее! О Сатана, Сатана!

– Ну сколько можно, – заворчала сиделка, – опять начинается! Вот одержимый!

Наконец оторвавшись от книжки, она позвала:

– Господин Пьер! Господин Пьер!

Пьер, закутанный в хозяйский халат, появился на пороге, невозмутимо размачивая реймсское печенье в добротном шампанском из запасов барона.

– Что такое? Что-нибудь случилось, госпожа Умбер? – заикаясь и пошатываясь, спросил лакей.

– Он опять бредит. Нужно кого-нибудь послать за пиявками. Господин Кростенкуп говорил, что, если опять начнется бред, нужно поставить штук семьдесят на живот и налепить горчичники на икры и на пятки.

– А стоит ли тратиться на пиявок и горчичное семя? – усомнился Пьер. – У барона, конечно, много звонких монет, и господину Кростенкупу не жалко чужих денег на рецепты для аптекаря.

– Здоровье не может стоить слишком дорого, господин Пьер; это первейшее благо на свете, – наставительно произнесла госпожа Умбер.

– Ну и что? Лучше я буду болеть всю жизнь, чем отдавать по тридцать су за каких-то мерзких пиявок.

– Да, верно, господин Кростенкуп сам составляет счета. Последний раз, когда мы с ним лечили одного одинокого старика, пиявки стоили всего тринадцать су за горсть. Правда, покойник был всего-навсего биржевым зайцем, которому только три раза удалось обанкротиться.

– Ну уж ему-то было что намазать на хлеб!

– Не слишком жирно, господин Пьер. Порой ему и на опохмелку не хватало.

– Кажется, барон успокоился. Разве нельзя избавить его от кровожадных пиявок?

– Ну что вы! Я же говорю, он бредит! Опять начал свои сказки про прекрасных дам. К тому же ведь уже уплачено. Нельзя же не забрать у фармацевта купленный товар…

– Знаете, мне вовсе не жалко кошелек барона, просто мне кажется, нужно пощадить его шкуру. Взгляните на его пузо: оно и так все в дырках, как старая шумовка. Будто на него напала пиявочная оспа. Поставьте пиявок в счет, но не ставьте их ему на живот.

– Что ж, ваше распоряжение будет выполнено в точности, господин Пьер. Вот только как бы господин Кростенкуп не раскусил все завтра: ведь он будет искать дырки – он их каждый раз считает. А потому возьмите, пожалуй, сотню пиявок вместо семидесяти – ведь не все они впиваются в тело, как положено…

– И вы заберете их себе, госпожа Умбер, чтобы они затем пользовали других клиентов?

– Нет! Я отпущу их гулять по улицам с тросточкой в руке!

– Скажите, госпожа Умбер… Меня гложет одна мыслишка…

– У вас еще и мысли иногда бывают?

– Вы так много занимались с больными… Вы когда-нибудь видели, как эти гады занимаются любовью?

– Замолчите, грязное животное! – тоном возмущенной недотроги воскликнула госпожа Умбер. – Идите, делайте, что вам велят, и заодно пришлите мне стаканчик винца и печенье. А то у меня пупок уже к позвоночнику прилип.

– Может, шампанского?

– Благодарю, но я терпеть не могу пену – у меня от нее в животе бурчит. Пришлите то же, что и раньше.

– Бордо?

– Да, бордо.

– У вас, однако, забавный вкус. Право, это вино для несмышленых птенчиков, только сон нагоняет.

– Кстати, не забудьте о кофе. А то действительно что-то я такая вся сонливая…

– Ну что ж, прекрасно! Сейчас я сам все принесу. Вот только отправлю Луи к фармацевту.

– Это кучера-то? Да он, поди, еще не проспался!

– Ну и прекрасно! Вот в таком-то виде он и нужен! Никто не правит лошадьми лучше, чем он в мертвецки пьяном состоянии, а уж немножко винца вовсе не помешает ему дойти куда надо пешочком.

– Я смотрю, вино и вам не во вред; что-то вы так разлюбезничались…

– Я? Неужели я выпил лишнего?

– Вовсе нет; но ваши глаза блестят, как распахнутые настежь окошки в ночи.

– А это чтобы лучше вас видеть, госпожа Умбер, – пробасил лакей, приближаясь к сиделке, которая, вопреки обыкновению, вовсе не походила на старую каргу. Этакая аппетитная и весьма дородная пышечка от силы тридцати лет – слишком хороша для господина Пьера.

– Э! Э, господин Пьер! Вы слегка расчувствовались от винца…

– Ах, вам бы хоть капельку моих чувств…