Читать книгу - "Успешное покорение мира - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

— Я так мыслю, капитан Дайсер: ни одна сторона покамест не добилась успеха. Сдается мне, они боятся друг Друга.

Минуло, как ей показалось, немало времени, прежде чем он подошел, зато момент был самый подходящий: рядом с ней оказалось свободное кресло, которое он тут же занял.

— Хочу немного побеседовать с самой прелестной девушкой. Весь вечер только об этом и думал, но не мог вырваться.

Джозефине захотелось припасть щекой к блестящей коже его портупеи; ей хотелось, чтобы он положил голову ей на колени. Вся ее жизнь острием указывала на этот момент. Она знала, чего ему не хватает, и подарила ему именно это: не слова, а теплую, восхищенную улыбку, которая говорила: «Я твоя — только позови; я сдаюсь». В этой улыбке не было ни тени самоуничижения, потому что ее прелесть говорила за них обоих, излучая грядущую радость, уже витавшую между ними.

— Кто вы? — спросил он. — Я думал, вы цветок, и удивлялся, почему вас оставили в кресле.

— Vive la France, — застенчиво произнесла Джозефина. Ее взгляд опустился ему на грудь. — Вы и марки коллекционируете или только монеты?

Он рассмеялся:

— Приятно наконец-то встретиться с американской девушкой. Я надеялся, что меня посадят напротив вас, чтобы я мог полюбоваться.

— Я видела только вашу руку. И еще, кажется, зеленый браслет.

Потом он предложил:

— Давайте сходим куда-нибудь вечером, не возражаете?

— У нас так не принято. Я еще школьница.

— Тогда днем. С удовольствием наведаюсь в какую-нибудь чайную, где можно потанцевать и послушать новые мелодии. Последнее, что я слышал, — это «В ожидании „Роберта Ли“»[72].

— Няня мне пела ее вместо колыбельной.

— Когда вам удобно?

— Боюсь, вам придется собрать компанию. Ваша тетушка, миссис Дайсер, очень строга.

— Все время забываю, — спохватился он. — Сколько же вам лет?

— Восемнадцать, — сказала она, прибавив себе месяц. На этом месте их кто-то перебил, и вечер для нее закончился. Смокинги, в которых пришли молодые люди, имели траурный вид рядом с яркой парадной формой. Кое-кто из этих юнцов настойчиво добивался внимания Джозефины, но она, ослепленная небесной голубизной, предпочла остаться в одиночестве.

«Вот оно», — нашептывал ей внутренний голос. Остаток вечера и следующий день она провела в каком-то трансе. Еще одни сутки — и она его увидит: сорок восемь часов, сорок, тридцать… От слова «пресыщение» ее разбирал смех; никогда в жизни она не испытывала такого душевного подъема, такого предвкушения. Благословенный день прошел в дымке волшебной музыки и по-зимнему мягких огней, в салонах автомобилей, где ее колено дрожало у верхнего края шнуровки его ботинка. Она гордилась, что во время танцев на них устремлялись все взоры; она гордилась им даже в те минуты, когда он танцевал с другими.

«Наверняка он считает меня слишком юной, — переживала она. — Потому и молчит. Скажи он хоть слово, и я брошу школу; я готова хоть сегодня с ним сбежать».

Занятия в школе начинались на следующий день, и Джозефина поспешила написать матери:

Дорогая мама, позволь мне, пожалуйста, в рождественские каникулы задержаться на несколько дней в Нью-Йорке. Кристина Дайсер приглашает меня недельку погостить у нее; тогда на Чикаго у меня останется целых десять дней. Главная причина в том, что в Метрополитен-опера дают вагнеровское «Кольцо нибелунга», но если я сразу отправлюсь домой, то успею послушать только «Золото Рейна». Кроме того, у меня заказаны два вечерних платья, которые еще не готовы…

Ответ пришел с обратной почтой:

…потому что, во-первых, на рождественские каникулы приходится твое восемнадцатилетие и папа очень расстроится, если в день своего рождения ты впервые окажешься вдали от нас; во-вторых, я совсем не знаю этих Дайсеров; в-третьих, я запланировала в твою честь небольшой танцевальный вечер, но одна не справлюсь; и, наконец, мне думается, ты слегка покривила душой. На рождественской неделе в чикагской Гранд-опера дают…

Между тем капитан Эдвард Дайсер прислал Джозефине цветы и несколько учтивых записок, показавшихся ей переводами с французского. Отвечать в том же духе она постеснялась и прибегла к сленгу. Французское воспитание и военные подвиги, которые пришлись на то время, когда Америка неслась навстречу эпохе джаза, поставили его в ряды более чопорного, более учтивого поколения, нежели ее собственное, хотя ему было всего двадцать три года. Интересно, что бы он сказал о таких убожествах, как Тревис де Коппет, Бук Чаффи и Луи Рэндалл? За два дня до каникул он написал еще раз, чтобы узнать, когда отбывает ее поезд.

Это было уже кое-что, и семьдесят два часа она жила ожиданием, не в силах даже просмотреть бесчисленные приглашения и отложенные до лучших времен письма, на которые собиралась ответить перед отъездом. Но в день отъезда Лиллиан принесла ей номер «Городского сплетника» с карандашными пометками; судя по его плачевному виду, журнал ходил по рукам в школе.

Ходят слухи, что некий папаша-фрачник, изрядно раздосадованный матримониальным выбором своей старшенькой, благосклонно взирает на то, что его вторую дочку постоянно видят в обществе молодого человека, который не давно прославился военными подвигами во франпу чекой армии…

Капитан Дайсер к поезду не пришел. И цветов не прислал. Лиллиан, которая любила Джозефину как частичку самой себя, рыдала в вагонном купе. Джозефина ее утешала:

— Поверь, дорогуша, мне это безразлично. У меня шансов не было, я ведь школьница, как и ты. Все нормально.

А сама долго не смыкала глаз, когда Лиллиан уже видела десятый сон.