Читать книгу - "Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин"

— Ради бога.

Она сделала несколько шагов к столу.

— Скажите…

— Ну, ну, я слушаю вас.

Произнеся это, экзаменатор чуть смутился: задумчиво-сосредоточенный взгляд молодой женщины почему-то остановился на верхних пуговицах его кителя. Экзаменатор пробежал по ним беспокойными пальцами — нет, все на месте, все в порядке.

— Скажите… вы, очевидно, это знаете… скажите, почему в Крутоярске-втором сменили начальника депо? Разве прежний начальник был плох?

— Лихошерстнов?

— Да.

— С моей точки зрения, очень способный, я бы сказал, талантливый хозяйственник.

— Почему же его сняли?

— Если говорить не по существу, можно найти тысячи причин…

— А по существу?

— Место очень приметное, желающих много.

— Так…

— Зачем вам это, собственно?

Она сделала неопределенное движение плечами.

— Благодарю вас. Извините, пожалуйста…

Взяв на руки сына, она вышла.

V

В огромном, холодном и опустошенном помещении цеха подъемки, щедро залитом белым светом зимнего дня, вытянулись вдоль стен безлюдные строительные леса. Посредине, возле кучки земли, откуда-то снизу с равномерностью маятника показывалась и исчезала лопата землекопа; с нее слетали, рассыпаясь, новые и новые комья коричневой, слежавшейся земли.

«Один копает, двое с носилками, трое на грохотах, — подсчитывал Федор Гаврилович строителей. — Всего шестеро. Черт знает как мало!»

О прежней жизни помещения напоминал лишь небольшой участок в самом конце пролета. Здесь, еще более заметные, чем раньше, гудели два колесообточных станка — два похожих, как братья, железных исполина, когда-то давным-давно вошедшие в цех и, как это казалось, сейчас не пожелавшие уходить отсюда, несмотря ни на какие увещевания людей; возле них жались друг к другу и к самим станкам несколько колесных пар, а вверху, тоже держась поближе к станкам, молчал мостовой кран.

Запомнив цифру «шесть» и прикинув на глазок, что сделали за сегодня строители в цехе, Федор Гаврилович продолжил обход депо. Он шел по главному деповскому коридору, который сейчас тоже обновлялся. Пол его был разделен в длину на две половины. Одна, уже готовая, забетонированная, поблескивала гладкой серой лентой. Вторая половина была много ниже первой. Когда Федор Гаврилович оступался в нее, нога его вязла в сухой земле. Кое-где, главным образом против дверей, ведущих в цехи, землю прикрывал дощатый настил.

Тавровый заглянул в цех хромирования. Депо переустроило и кое-как оснастило его своими силами. Строителям оставалось лишь оборудовать цех принудительной вентиляцией, без которой в нем нельзя работать. Но и сегодня в цехе никого из строителей не оказалось.

Проклиная начальника строительного участка, начальника строительного треста и вообще всех строителей на свете, Тавровый, не глядя под ноги, шагнул от дверей в коридор и оступился с настила. Сначала он почувствовал под ногой сухую рыхлую землю, но в следующее мгновение нога его стала вдруг сползать куда-то вниз. С трудом сохранив равновесие, Федор Гаврилович шарахнулся назад. Уже с настила увидел, что едва не угодил в свежевырытую траншею, которая тянулась вдоль стены в этом месте коридора. На дне траншеи, черно поблескивая, лежали кабели. У Федора Гавриловича захолодило лоб и спину: вспомнилось — кабели идут прямо с электрической подстанции.

— Это что?! — заорал он, заметив появившегося откуда-то десятника. — Это же преступление! За такую работу судить надо!

От испуга Федор Гаврилович плохо соображал, что он говорит и чего вообще хочет. Десятник, тоже испуганный, но уже криком начальника депо, смотрел на побледневшее лицо Таврового и силился постичь, что же случилось. Ему так и не удалось ничего понять — Федор Гаврилович, продолжая извергать бессмысленные и гневные слова, пошел дальше.

В конце коридора, против инструментальной кладовой, он задержался, чтобы ознакомиться с очередным номером ежедневной деповской стенгазеты. Взгляд его пробегал от заголовка к заголовку, пока не запнулся на третьем столбце.

Заметка занимала более половины столбца. Она была без подписи, от редколлегии, и называлась «Вопрос к администрации».

«В редколлегию стенной газеты «Тяговик» поступают сигналы о низком качестве промывочного ремонта паровозов. Например…»

Едва наткнувшись на слово «промывочного», Федор Гаврилович вспыхнул. Тотчас же пришел на ум разговор с Добрыниным — единственный, короткий, но памятный, оставшийся в душе как заноза.

Это было вскоре после вступления Таврового в его нынешнюю должность. Просматривая вместе с Соболем списки работников депо, Федор Гаврилович установил, что знаменитый М. Х. Добрынин, редактор ежедневной деповской стенгазеты, по производственной линии фактически не подчинен никому из мастеров и числится в самостоятельной и весьма неопределенной должности слесаря по ремонту оборудования.

— Какого оборудования? Где? — возмутился Федор Гаврилович, а сам невольно вспомнил при этом о дерзкой карикатуре, появившейся в депо после инцидента в Затонье, и о всей той вызывающе открытой агитации за «миллионные рейсы», которую сразу же, в пику ему, Тавровому, повела стенная газета. — Бесконтрольность! Синекура! Числится слесарем по ремонту оборудования, а сам небось дни напролет карикатурки рисует, статейки строчит. Вот что, Игорь Александрович, переводите-ка его в какой-нибудь цех, на конкретное дело, чтобы непосредственно спросить можно было.

— Куда, например?

Тавровый нагнулся к спискам.

— Да вот хотя бы в арматурный.

На другой день Добрынин сам явился в кабинет к Тавровому.

— На каком основании вы перевели меня в арматурщики?

Глядя прямо в глаза Тавровому, он деловито вытирал ветошью свои большие хваткие руки и вообще держался так, как если бы находился не в кабинете начальника депо, а в какой-нибудь конторке мастера.

Как всегда в моменты раздраженности, Федор Гаврилович наклонил по-бычиному голову.

— Перевел куда нужно.

— Куда нужно? Хм… Я что-то не нахожу.

Федор Гаврилович еще круче, злее наклонил голову.

— Кроме ваших собственных интересов существуют интересы депо.

— Интересы депо? Как раз в интересах депо оставить меня на прежней работе.

— Какое самомнение!

— Самомнение? Нет, не самомнение.

— А что?

— Что? Во-первых, у меня полно невыполненных нарядов. Начато и не докончено…

— Докончат другие.

— Другие? Вы думаете, так будет лучше для депо?

— Послушайте, вы что, учить меня пришли?

Добрынин снова дернул плечами, но, так ничего и не сказав, повернулся вдруг и пошел к двери. Взявшись за ручку, остановился. Сутуловатая, рукастая фигура его застыла в несвойственной ей неподвижности.

Наступила долгая пауза. На лице Добрынина можно было, как в открытой книге, читать все перипетии его внутренней борьбы. Наконец он произнес тоном настойчивого увещевания:

— Закрепите меня хотя бы на промывке. Ведь Булатника-то забрали оттуда. Поймите, это очень важно. Я много лет…

Возможно, если бы слесарь произнес это просительно и робко, Федор Гаврилович посчитался бы с его словами. Но Добрынин менее всего походил на просителя, и Федор Гаврилович, взвинченный всем предыдущим, не выдержал, сорвался.

— Опять меня учите! — рявкнул он. — Я с этой вашей анархией покончу. Понятно? Я вам не Лихошерстнов. Понятно?

— Понятно…