Читать книгу - "Час отплытия - Мануэл Феррейра"

обмахиваться великолепным веером из ароматного сандала, о котором она давно мечтала, он высушивал пот и давал ощущение прохлады в этом удушливом климате.

Она уже взялась за детективный роман, когда подбежала дочка со своими бесконечными вопросами. Нельзя же было ей не ответить — ребенок живо всем интересуется, такой уж возраст; интересуется буквально всем. Правда, иногда возникают недоразумения. Как, например, в тот раз, когда она спросила о беременной двоюродной сестре или, скажем, задала такой вопрос:

— Мама, а почему негры черные?

Этого только не хватало. Всегда эта Мирита говорит черт знает что, особенно когда отец дома. Умеет она пользоваться его слабостью, знает, что отец от нее без ума. И на все вопросы приходится отвечать.

— Ну, почему негры черные? Потому что не белые. А не белые, потому что бог так захотел.

Но дочь не удовлетворилась этим ответом. Ей хотелось выяснить все до конца.

— Они такие же, как мы, мама?

— Не совсем. Как для кого. Они черные, а мы белые. Это разные расы. Одна отличается от другой. — Может быть, она наконец удовлетворилась? Нет, с закономерностью пружины снова выскакивает вопрос:

— А что такое раса, мама?

— Люди бывают разные: есть черные, есть белые. Разные расы. Мы, например, белой расы, а негры черной. Понятно?

Никакого терпения не хватит с этим ребенком. Мать погладила ее по волосам, как бы желая успокоить и покончить со всеми вопросами. Но девочка не вняла ее немой просьбе и снова выпалила:

— Почему, мама?

— Ох, Мирита!

Эстер устало открыла книгу и сказала Мирите, чтобы она шла играть. Но девочка предпочла остаться и подумать обо всех этих запутанных вещах. Потом она встала и пошла на кухню — посмотреть, что делает служанка. Мирита была на редкость бойким ребенком.

В кого она пошла? Не в Ребело: тот уравновешенный, рассудительный; и не в нее: она очень сдержанна, хорошо владеет собой. Наверно, в тетушку — веселую, шумливую, болтавшую без умолку, не заботившуюся о приличиях.

Тем временем Мирита стояла на кухне рядом со служанкой, изучая цвет ее кожи, волосы, губы, глядя на нее своими большими, любопытными голубыми глазами. Она решила, что, кроме цвета волос и кожи, все остальное — походка, жесты, черты лица — у нее такое же, как у всех. И она решила спросить, что думает об этом служанка.

— Андреза, ты знаешь, что такое раса?

Бедняжка не знала, и девочка решила ей объяснить:

— Расы есть белые и черные, ты — черной расы, я — белой, мы с тобой разные. Так мама сказала. Почему разные?

Сама Мирита была не очень уверена, что они разные. Вот и глаза у нее такие же голубые, хотя и маленькие.

Дона Эстер подошла к окну подышать вечерней прохладой. Приятный ветерок касался ее лица, пухлых рук, державших детективный роман, платья ее любимого ярко-голубого цвета с вышивкой из бисера. Она позвала Мириту.

— Ты куда, мама? К Арлетте?

— Да. — Она поцеловала дочь.

Едва она начала спускаться по лестнице, как Мирита окликнула ее:

— Мама!

— Что случилось?

— Арлетта — это та, которая тебе дает уроки?

— Да.

Уходя, она плотно закрыла дверь, чтобы покончить со всеми вопросами; иначе они продолжались бы бесконечно. И ведь с малых лет такая. В кого она пошла? Ясно — не в Ребело. Или в тетку, или в бабку — обе были вертушки.

Мирита думала о том, что ей никогда ничего как следует не объяснят, не скажут ясно и понятно, всегда какая-то путаница. И почему они так поступают? Неужели трудно объяснить все как следует? Или они нарочно? Но она их выведет на чистую воду.

— Папа, а мама ходит к Арлетте заниматься?

Ответ она прекрасно знала, мать ей уже говорила об этом, но ей захотелось узнать еще одну вещь, довольно сомнительную. Ей хотелось чем-нибудь уколоть этих взрослых, отомстить им. И она спросила отца не потому, что не знала, а просто чтобы поговорить о предмете, который разжигал ее любопытство.

Отец обожал дочь, и она умело этим пользовалась.

— Да, Мирита. А разве ты об этом не знала?

Мирита задумалась: говорить отцу или не говорить? Кое-что здесь ее смущало: мама ходила брать уроки у Арлетты, а Арлетта — мулатка…

С тех пор прошло много лет. Мирита пишет стихи, время от времени их печатают. Она сама себе хозяйка, делает, что хочет, и еще не потеряла надежды стать врачом, хотя мать против, а отец говорит, что для такой работы надо иметь огромное терпение и раньше они б не дали своего согласия.

Кто приедет в Кальлябе, увидит, что живут они спокойно и почти счастливо. Бог с ними.

Жоана

Услышав стук в дверь, Биа бросила мыть посуду, оставшуюся после обеда, и пошла посмотреть, кто это.

— Сеньора, это нья Жоана из Ломбо.

— Нья Жоана из Ломбо? Пусть войдет.

Жоана, тяжело ступая босыми ногами и опираясь на палку, вошла в комнату. Худая, густые седые волосы, иссохшее тело семидесятилетней женщины, прожившей нелегкую жизнь. Она стояла, озираясь по сторонам и обшаривая комнату беспокойными живыми глазами. Эта квартира обеспеченных людей ошеломила ее своим благополучием. Сгорбившаяся под тяжестью лет женщина повидала на своем веку немало богатых домов. Она путешествовала с прежними хозяевами, жила в достатке. Все было. Когда-то. В прошедшей молодости. А как переменилось все сейчас, боже мой! Лачуга, кое-как сколоченная из старых досок и остатков жести, с земляным полом; старая циновка, расстеленная прямо на полу, кашупа, которую из жалости дает младший брат; случайные заработки, если нет разгрузки угля. Уж она-то знает, в какой роскоши могут жить люди. Она была счастлива. А сейчас впору идти с протянутой рукой. Она пожирает глазами комнату, отвлекаясь от собственных горестей.

Когда Биа сказала, что пришла нья Жоана, дона Жудит отдыхала, болтая с мужем о пустяках. Жудит исполнилось двадцать лет, и жизнь сулила ей только радости. Она поднялась с постели и пошла взглянуть на себя в зеркало.

— Там одна женщина, я ее не знаю, — сказала она мужу.

— Денег, наверное, просит?

— Может быть. Жалкая такая. Видно, нуждается.

Муж встал, снял японскую шелковую пижаму и надел английский костюм.

— Сеньора, вы уж простите, мне так неудобно. Не помните меня?

— Нет, не помню, нья Жоана. Да вы садитесь.

— Да, сеньора, ноги у меня теперь не те.

— Сюда, пожалуйста.

Старуха неловко села на краешек стула, правой рукой опираясь на палку.

— Знаете, я так обрадовалась, когда услышала, что вы замужем. Так обрадовалась! Нья Коншинья мне сказала: знаешь, дочка