Читать книгу - "Сыновья - Вилли Бредель"

летние ночи, сидя под открытым небом и созерцая чудеса звездного мира, слушать Эрвина Круля, который приводил астрономические расчеты и сравнения, делавшие загадки вселенной еще более загадочными.

Что стало бы с Вальтером, если бы не друзья, если бы не этот кружок, который был ему поддержкой, опорой? Здесь — в особенности с того времени, как он потерял Рут, — ему часто вспоминался Ауди. Разве его место не среди них? Разочарование и одиночество завели Ауди в тупик, и без посторонней помощи ему, видно, не выбраться на правильный путь. Когда хороший человек оказывается в тисках беды и одиночества, его нельзя предоставлять самому себе. И Вальтер решил разыскать Ауди и непременно ввести его в кружок «бурманцев».

«Он был мне другом, добрым и преданным, И ведь с характером был человек!»

II

Однажды в субботу, вернувшись вечером с завода, Вальтер неожиданно застал у себя гостя. В столовой сидел щегольски одетый, в темно-синем костюме с тщательно выутюженными брюками, в белой крахмальной сорочке и великолепном галстуке… Петер, Петер Кагельман.

— Петер! Ты?.. Вот так неожиданность! Откуда? Как живешь? Что делаешь?..

Петер расхохотался:

— Постой! Постой! Не все сразу! Спрашивай по порядку. Но прежде всего, здравствуй, Вальтер! Я, видишь ли, всего на несколько дней сюда и решил непременно тебя повидать.

— Правильно! Молодец!.. Но ты какой-то совершенно другой стал.

— Разве? А ты вот нисколько не изменился.

Петер заметил испытующий взгляд Вальтера. Он снова рассмеялся и сказал:

— Ах, ты насчет длинных брюк и всего прочего… Ха-ха-ха!.. Будь покоен, брат, облачился в эти брюки все тот же старый Петер. Просто, понимаешь ли, директору иначе никак нельзя… Да, да, я теперь директор драматической труппы! Кроме того — актер. И еще — драматург. В городах, где мы играем, мне приходится по долгу службы иметь дело с муниципальными властями — к ним в коротких штанах не явишься. Верно?

Вальтер, смеясь, кивнул.

— Весной мы отправляемся в турне по Скандинавии. Особенно много приглашений мы получили из Швеции. Моя пьеса — помнишь, та самая, «Молох» — имела необыкновенный успех. Разумеется, я ее еще основательно переработал. Она выдержала четыреста представлений. И отзывы прессы — первоклассные. Я написал еще одну вещь, трагедию. Называется «Военная любовь». Сюжет, кстати сказать, я позаимствовал у тебя…

— У меня?

— Да. Забыл? Однажды ты мне рассказал о девушке, ради которой некий офицер отказался вернуться в свою часть и дезертировал.

Вальтер залился краской до ушей.

— Он, если не ошибаюсь, был расстрелян. Верно?

Вальтер быстро овладел собой и постарался улыбнуться. Петер неправильно истолковал его улыбку и живо запротестовал:

— Зря улыбаешься!.. Раньше посмотри, а потом суди. За душу хватает, уверяю тебя. Да к тому же оказывает прекрасное воспитательное воздействие.

— Ты, значит, доволен? Нашел то, что искал?

— Доволен — не то слово! Только теперь я по-настоящему живу. У меня есть задача в жизни, и я отдаюсь ей целиком. В ней я вижу не профессию, а призвание. Ты знаешь, сцена, по-моему, — единственная трибуна, с которой можно содействовать духовному росту человечества. А болтовня на собраниях ни черта не стоит; театр — это та точка опоры, к которой можно и нужно подвести рычаг, чтобы перевернуть мир. Театр, как никто и ничто, способен воспитывать народ в духе новой жизненной этики.

Вот оно опять, это выражение — жизненная этика. Значит, оно по-прежнему существует в его обиходе. Да, несмотря на внешнюю перемену, Петер, видно, все тот же мечтатель, что и раньше. Все тот же фантазер. Все так же опьянен самим собой.

— Ты не думай, что я ставлю только свои пьесы. Отнюдь! В моем репертуаре Ибсен, Геббель, Чехов, Гауптман и — как ты сам понимаешь — Шекспир. Шекспир у меня на первом месте, его я особенно люблю, вечно юного, вечно загадочного бога поэзии. Мы ставили «Много шума из ничего» — так публика просто неистовствовала… Кстати, сегодня в Драматическом идет «Смерть Дантона» Бюхнера. Хочу непременно посмотреть, надо же мне знать, как коллега Йеснер толкует этот образ. Пойдем, хочешь?

— Охотно! Но тогда пообедай у нас.

— С удовольствием!

— Послушай, Петер, тебя не стеснит, если… если я пойду в коротких штанах?

— Ты в своем уме?.. Ха-ха-ха-ха… Меня стеснит… Ха-ха-ха. Уморил совсем.

III

— Рассказывай же, Петер! Как было в тюрьме и как тебе удалось вырваться на волю?

— Ты, конечно, ждешь страшных историй из жизни заключенного, повести о страданиях и отчаянии! Все, кто слышит, что я в военные годы сидел в тюрьме, готовы записать меня в мученики. Вздор! Я чувствовал себя там совсем неплохо. Почему? Во-первых, я хорошенько выспался. Во-вторых, читал с утра и дотемна. Как ты, когда у тебя случилось несчастье с рукой. Первое время я не отрывался от Шекспира. Он был моим великим утешителем.

— Но еда, наверно, была ужасная?

— Возможно! Я как-то не помню! Право же… «Юлия Цезаря» я выучил наизусть от первой до последней строчки… И «Макбета». Вот кого я хотел бы сыграть…

В мозгу мой страшный план еще родится,

А уж рука свершить его стремится[8].

— А как же ты очутился на воле?

— Не так, как ты, вероятно, предполагаешь. Никто меня не освобождал. Обо мне все забыли. Взломщиков, воров, жуликов — тех сразу выпустили. А обо мне никто не вспомнил. Я, впрочем, тоже ни о ком не вспоминал. Однажды тюремный инспектор решил, что с меня хватит, и послал меня домой. Ну, я и пошел…

— Как досадно, что я тебя тогда же не встретил!

— Видишь ли, пока я сидел, мои родители переехали в Нордхаузен. И я сейчас же отправился туда.

— Родители твои, значит, уже не живут здесь?

— Нет. В Нордхаузене я составил свою труппу. Там обзавелся и невестой. Она тоже актриса. И…

— Так ты, значит, здесь только залетный гость?

— Да. И главная моя цель — заключить несколько контрактов. Нам нужен актер на роли «благородного отца».

IV

Петер уже создал себе положение и, вероятно, достигнет еще большего; возможно, добьется, как всегда, чего-нибудь из ряда вон выходящего. Он уже не токарь. У него холеные руки, лицо, волосы. А какой элегантный костюм! Завязанный бантом черный галстук и длинные волосы, то и дело падающие ему на уши, сколько бы он их ни отбрасывал, подчеркивают его принадлежность к артистическому миру.

Они сидели рядом в партере, и Вальтер незаметно наблюдал за товарищем. С полуоткрытым ртом, слегка подавшись вперед, Петер большими немигающими глазами неотрывно смотрел на сцену. Он был весь — напряженное внимание.

Равнодушный к реальной действительности, проглядевший даже революцию, он трепетно жил этой изображаемой актерами жизнью. Когда Дантон